Доехали до Ростова, там я сдала раненых, и с одним вагоном мы перешли на станцию Ростов-Сортировочная искать кухню и после долгих поисков ее нашли. Плиту мы разобрали. Санитары перебрались в теплушку ко мне, где была печка, и мы могли на ней себе готовить. Так мы отправились в обратный путь.
До Харцызска доехали хорошо, но там застряли. Снова я нарвалась на такого же начальника станции: очевидно, что и тот и другой были большевики. Когда я пошла к нему с просьбой прицепить наши две теплушки к поезду, он просто ответил: «Нет!». И не пожелал со мной разговаривать. Ходила я к нему по нескольку раз в день, он грубо мне отказывал и откатывал теплушки все дальше и дальше на запасные пути, где стояло несколько составов с картошкой, которые он тоже задержал. А были уже заморозки, и картошка замерзала.
Я несколько раз пыталась позвонить по телефону коменданту города, но начальник станции меня к телефону не подпускал. Я угрожала, говорила, что подам жалобу генералу Шкуро, но ничего не помогало. Моей телеграммы на поезд он не принял. Мы стояли там уже неделю, и положение было безвыходное: уйти к коменданту со станции было невозможно, так как начальник станции, узнав об этом, угнал бы вагоны. Я не знала, что делать.
Целыми днями сидели мы с санитарами около печки, волновались, возмущались, но были бессильны.
Вдруг со стороны Ростова подошел броневик «Гундоровец». Я бросилась к нему, рассказала, в чем дело, и просила меня прицепить и вывезти: «Гундоровец» шел как раз в Луганск. Они согласились нас взять, но под условием, что я дам им спирту. Его у меня не было, но я сказала, что в Луганске они получат из поезда.
Они согласились, сейчас же сделали маневры, прицепили теплушки и медленно стали проходить мимо станции. Начальник, который ничего не подозревал, вышел на перрон смотреть, как проходит броневик, и вдруг увидел нас. Какое удивление и злоба были написаны на его лице! Оба санитара и я стояли в открытой двери и смеялись. Мне ужасно хотелось «показать ему нос», но я все же сдержалась!
Когда мы приехали в Луганск, к моему страшному огорчению, оказалось, что поезда нет: корпус был переброшен к Екатеринославу на махновский фронт, и наш поезд ушел за ним. Надо было снова искать возможности ехать туда. Мне было очень неловко перед гундоровцами, так как я не смогла сдержать обещания, но они сразу же поняли положение, и мы мирно расстались, а нам удалось скоро уехать и догнать поезд.
На махновском фронте были недолго и снова вернулись в Луганск с тем, чтобы перейти в Косторную, где находился корпус, наступавший на Воронеж.
Перед выходом из Луганска было страшное волнение. В чем было дело, точно не помню. Говорили о том, что железнодорожное полотно спускается круто под гору и проходит через большой и густой лес, где прячутся большевики, которые могут на нас напасть или попортить путь. Почему-то больше всего волновались из-за тормозов. Судили, рядили и, наконец, на все тормоза вагонов поставили санитаров. Поезд был длинный, очень тяжелый: весь из пульмановских вагонов. Ехали мы со страхом, но все обошлось благополучно.
Но за несколько станций до Косторной нас остановили и приказали уходить обратно в Луганск. Объяснений не было дано никаких. В Луганске приказали грузиться, не только ранеными, но и больными, и взять возможно больше. Началось отступление.
Когда на поезде уже не было ни одного свободного места, мы медленно поползли на юг. Ехали довольно долго. Стояли на станциях.
Работы было очень много. Всеми силами старались держать все в чистоте, но большинство больных были в своем платье, и появились вши. Не доезжая до Ростова, заболели тифом четыре сестры и многие санитары. Работать стало очень трудно: персонала меньше и прибавились еще больные из своих. Заболевшие сестры лежали по своим купе. Наш хирург Сапежко еще раньше заболел легкими, и его заменили доктором Ложкиным, попавшим в Добровольческую армию недавно, когда взяли город, где он был земским врачом. Человек уже немолодой. Когда начали заболевать сестры, он испугался заразы и заперся в своем купе, из которого не выходил. Мы остались с одним младшим врачом, но и его редко удавалось уговорить пойти к больным.
Я не помню, когда мы пришли в Ростов и где провели рождественскую ночь. Я еще заранее на какой-то станции достала себе малюсенькую елочку и берегла к празднику. Сестры надо мной подтрунивали, говоря, что я занимаюсь такими пустяками в это страшное время. Мне удалось купить несколько яблок и леденцов. Хуже всего было со свечами: как я ни старалась, нигде не могла достать. Наконец купила толстую фонарную свечу у стрелочника.