По чёрной змеистой полоске скользит поблескивающее пятно. Навстречу ему и в одном направлении с ним перемещаются другие тёмные и светлые пятна. Но поднимись чуть выше – и машины и дорога исчезнут, растворившись среди жёлтых, коричневых и зелёных квадратов, прихотливым и неравномерным узором расцветивших всё раскинувшееся подо взглядом пространство.
Скучающий ребёнок, должно быть, долго и терпеливо разукрашивал клетчатый лист, чередуя все найденные в дорожном рюкзачке карандаши…
Он не преследовал никакой иной цели, кроме как поразвлечься и занять своё время, и ни от кого не хотел отличаться и не ощущал себя «винтиком», если случайно повторял уже известные узоры и сочетания цветов. Он не ожидал ни понимания, ни восторга от тех, кому его творение могло бы попасть на глаза. Просто рисовал что получалось. Но отчего-то вышло так, что, сам не желая того, этот безымянный автор стал величайшим творцом, сумевшим изложить так и такие глубины, что ни один человек, вырастающий в каждодневном их наблюдении, даже и не думает их оспаривать, а, наоборот, всю жизнь бережно хранит их в душе и, закрывая глаза, видит их родные привычные краски, а видя, с улыбкой вспоминает родные привычные чувства.
Сухая красноватая гордость Иберии, однотонная и непоколебимая британская сдержанность, жизнерадостная зелень Галлии, вынужденное трудолюбие скуповатых германских холмов, сиятельная беззаботность Средиземноморья… Европейские пейзажи как будто кто-то специально подбирал, чтобы они, как зеркала, отражали души любующихся ими народов. Ну, или наоборот, кто-то подсказывал этим нетерпеливым душам, в каких границах им предстоит успокоиться и обжиться, с улыбкой проводя чёткие контрастные штрихи: где зелёное – там свои, где жёлтое – чужие.
Но что было бы, если бы всё смешалось – и сразу?
Если бы все цвета, все узоры, все пейзажи вдруг собрались на одном пёстром рисунке, и яркое степное приволье сошлось бы с угрюмой лесной темнотой, а гордая таёжная выносливость – с бесшабашной горской удалью, заунывное метельное одиночество соседствовало бы с лихостью приволжского хоровода, а спокойная прямота поморского взгляда – с хитрым татарским прищуром… Могло ли в этом случае получиться что-то иное, кроме России? Кроме этой доверчивой, всеобъемлющей лоскутной души… прошитой стальными, через всё проступающими нитями.
Ну вот… Бывает же такое… Отправляясь в путь, вроде бы твёрдо знаешь, куда едешь и зачем. Поют, провожая тебя, птицы, а солнечные зайчики играют в груди в догоняшки, и вздохи врываются в лёгкие, как порывы свежего ветра. Всё просто и понятно. И ты веришь и в то, что доедешь, и в то, что сегодня же отыщешь ответ. И так ты любишь за это! Любишь всё и всех! Тех, кто едет с тобою сегодня, и тех, до кого прежде касался твой взгляд; тех, кто задыхается от одиночества во влекущей в неизвестность толпе, и тех, кто только готовится сделать первый свой шаг; тех, кто давно уже понял разницу между счастьем и обладанием, и тех, кому это понимание не дастся, может быть, никогда…
С замирающим от радости сердцем, с нетерпеливым предвкушением чего-то огромного и радостного торопишься в самый конец, в самую даль, в самую высь, откуда наконец сможешь окинуть взором всё сразу и всё сразу понять, и всё всем объяснить…
Переживаешь, порываешься, злишься…
Но по пути, от однообразного ли шума колёс, а может быть, от утомляющей позы, или от яркого, не прекращающего слепить тебя солнца, какое-то тёмное и необоримое, какое-то соколье изнеможение овладевает тобой. Всё начинает усложняться, запутываться, всё становится неприятным и потусторонним, каким-то чужим и ненужным. Бесконечно разнообразные пейзажи – как ни в чём не похожие лица, как полярно противоположные мнения – мелькают перед утомлённым взором, и всё наслаиваются, наслаиваются, наслаиваются… Так, что мир за окном постепенно превращается в размытое многоцветное пятно, в котором уже ничего разобрать невозможно.
Но ты пока что надеешься, пусть уже и начав подозревать, что можешь и не доехать до конца, что можешь не успеть. Ты пока что спешишь, пусть даже и по привычке, просто потому, что не способен понять, что бывают дороги, идущие в никуда или по кругу…
Но постепенно, слушая звучащий в сознании голос, наблюдая за своими спутниками, веруя в то, что в конце вы все обретёте ответ на всеобъемлющий вопрос, ты понимаешь, что за всё это время тебе и в голову почему-то не пришло задать вопросы гораздо более простые и приземлённые: кто же они такие, эти люди, сидящие с тобою в одной машине, куда они держат путь, и почему вдруг, добравшись туда, вы все должны получить ответ на «самый важный» вопрос…