Зёма говорил это спокойно и просто, а Сокóл – вдруг чуть не расплакался. Перед его глазами и всю-то дорогу как живое стояло милое лицо, расцвеченное лучами усталости и страха, когда же Зёма вслух заговорил о бедной девчонке, Сокóл почему-то почувствовал прилив какой-то безысходной, какой-то разрывающей любви. Он смотрел на друга и вряд ли понимал что-то из того, что тот говорит – только чувствовал, что теперь не одинок, что вот: теперь его понимают…
Негнущейся рукой он поднёс банку к губам.
– Дак как не волноваться-то? – медленно произнёс он. – Если никому ничего не надо? Чё за хрень ты несёшь?
– Да! Да! Именно! Волноваться не надо. Надо делать. Потихоньку, осторожненько, в рамках закончика… Просто делать, а не волноваться.
– Ну да, начнёшь делать – и бабах, глядь, а ты уже в камере! – едко усмехнулся Сокóл. – Классно, да?
– Ну да, да! Именно! – радовался его оживлению Зёма.
– А козлы какие-то в это время будут по Куршевелям и по Ниццам на джетиках летать. Да? Так? – Сокóл в один присест ухайдакал баночку и облокотился о стол. – А я буду в тюрьме сидеть. За правое дело. А девочка будет их дальше обслуживать. И детей перед входом в больницу будут бросать, чтоб они умирали. Так?
Сокóл часто дышал, в его воспалённых глазах разгоралась правда.
– Да я ж те про это и говорю! – подыгрывал гаденький Зёма. – Ты просто никогда и понять-то не сможешь, что добро разное бывает! У вора – своё, у девочки – своё, у тебя – своё, у тех мужиков из кафешки – своё, и у англичанина с китайцем, представь себе, тоже своё!
– Разное? – заревел, приподнимаясь, Сокóл. – Вот из-за таких, как ты, и льются детские слезинки! Вам бы понять, что нельзя просто делать гадости, вам бы самим себя научить для начала! Нет, вы ж всё других учите, вы Ѣ, ѢѢ, всё в чужих глазах соринки выкапываете! Вы своё бревно сначала распилите, а потом уж других учите, как им жить!
Он гневно открыл новую банку и в одну минуту сделал с ней то, что уже давно замыслил сотворить со всеми гадами, заполонившими планету. А Зёма… Зёма тоже разошёлся (правда, всё равно было не понять, в шутку ль, всерьёз):
– А… Слезинку вспомнил, ѢѢ! – завопил он в тон другу, при этом подняв руку и показывая пальцем на Сокола, так, что палец почти что упирался тому в нос. – Так ты и есть главный убийца на свете! Ты – самое главное зло!
– Я? Я? – орал дико Сокóл.
– Да, ты! Достоевед ты хренов! Ведь ты, козлина этакая, ты из-за своего этого ребёночка всегда забываешь, что в этом деле ещё и другая сторона есть! Что помещик – он тоже, Ѣ, человек! И что он тоже добрый! Пойми ты, добрые люди – везде одинаковые, но добро-то везде разное! Ведь у помещика тоже ребёночки есть! А ты, ты что? Ты ж, когда бежишь своему ребёночку помогать, ты что, Ѣ, делаешь, а? Ну скажи мне, что делаешь? А я тебе скажу, рожа ты наглая: ты, ребёнку своему помогая, всех помещиков, всех их детей, всех женщин, всех матерей, ты их всех вырезаешь! Ты их насилуешь и убиваешь, ты их всех режешь на куски! Потому что они ведь все – зло! А со злом ты ничего делать не обучен, кроме как уничтожать его на хрен! Вот кто ты такой!
Сокóл, слушая Зёму, ёрзал по скамейке, то сжимая кулаки, то потирая истерически руки. Казалось, что вот-вот, вот уже, вот – он либо вскочит и побежит, либо набросится… Но только Зёма не замечал этого (или видел уже тысячу раз?). Как оратор, взобравшийся на трибуну, он махал руками, словно пытался залезть ещё выше.
– У тебя ж всё – до конца! У тебя если воровать нельзя – то совсем. И если ты вдруг чё присопрёшь, то не ходишь такой весь спокойный, румяный: по закону ворую, типа, значит, не вор, – нет, ты начинаешь ненавидеть того, кто заставил тебя своровать (ведь ты ж не сам, не сам, несчастненький, пошёл воровать, тебя же заставили, правда?)… А если вдруг не воруешь, ну бывает такое несчастье, то ты тогда в глубине ненавидишь тех, кто ворует, и мечтаешь свернуть всю эту гадость… Но всё же вы помните – и те, и те, – что наши партнёры только того и дожидаются, чтоб мы тут все передрались, они очень ждут, когда ж ещё пару ломтиков отрезать получится… Вот вы и сидите все по углам и, как голодные кролики, смотрите друг на друга красными глазками и ничего, ничего-то сделать не можете…
Ведь у вас как: если справедливость, то тогда вот чтобы сразу и всем, – а когда так не получается, то тогда и на хрен вам такую справедливость не надо, тогда вы при любых раскладах себя подлецами чувствуете. Всё куда-то сбежать намыливаетесь… Куда ты сбежишь-то? Ведь ты если ради вещей будешь жить – ты ж, как тот вор, будешь всегда чувствовать, что своровал у себя что-то, и себя ж будешь ненавидеть по-лютому, а если не ради вещей – то уважать себя сможешь, конечно, ты конски, вот это вот факт, но зато уж тогда от страданий тебе точно ни за какую тряпку, ни за какую тонировку будет не спрятаться! А хочешь знать, почему? Хочешь? Хочешь? Потому, что – они!..