— Много вы знаете о моем отце.
— Если человек цепляется за сказочку о сверхъестественном существе, в этом всегда виноват отец.
Рея отвернулась, пряча налившиеся слезами глаза.
— И мне совершенно неважно, что вы мой преподаватель. Я, кстати, вас старше. Проявите честность и признайте, что Бога нет. Он мертв.
— У меня был совершенный отец, — ответила Рея.
Эйлин бросила на Рею косой взгляд: мол, что-то с вами не так. Она выявила в своей преподавательнице некий изъян, и ей не терпелось его рассмотреть повнимательнее.
Студенты вернулись, принесли бабку. Эйлин извинилась, встала, Рея следом. А потом как-то так вышло, что она пнула ногой дверь. Зашибла колено. Лицо по другую сторону выглядело как-то странно.
И сейчас, от одного лишь воспоминания, в колене вспыхнула боль. А может, она била по нему «Кубом боли» и дело в этом. Непонятным образом после появления Фрица прошел час с лишним. «Черная дыра» закончилась и началась снова. Открывающие титры — корабль выглядит жизнерадостно, кадры яркие, цветные. Тогда, в восьмидесятые, всех так воодушевляли всякие там гравитационные ботинки и вращающиеся коридоры — будущее с его космическими станциями и исследованиями галактик. Все ждали великих свершений.
Рея положила дочкину шкатулку в ящик стола. Больное колено пронзила боль, Рея встала, заперла за собой дверь. Пусть «Черная дыра» крутится дальше, в пустоте. Раз за разом.
В кухне громоздилась посуда. Рея приготовила на ужин макароны с маслом, оставила на столе и ушла в кабинет, — так она поступала почти каждый вечер с тех пор, как Шелли… В доме тихо, жара удушающая. На персидский ковер осыпались циркуляры, газеты, письма с соболезнованиями. Ковер она купила ради подлинного индиго, куда более насыщенного, чем обычный метилен.
Поднялась по лестнице — здесь лежала ковровая дорожка, тоже персидская. Прислушалась у двери Эллы, услышала тихое дыхание. Потом у двери Фрицика — то же самое. Напоследок у двери Шелли. Слушала дольше. Вообразила себе дыхание. Напрягла силу мысли.
Время текло. Его утекло больше, чем следовало. Фриц-старший наверняка уже спит. Теперь, видимо, можно спокойно ложиться в постель. Она похромала по коридору в свою комнату. Открыла дверь. Он бодрствовал, хотя время перевалило за три. Сидел на краю кровати, закрыв лицо руками, — домашние туфли стояли аккуратно, носками именно туда, куда ему нравилось. Рядом с ним — мокрая салфетка, которой он чистил уши.
Она уселась в сторонке, на другом конце их огромной кровати. От Фрица пахло чайной розой — этот его аромат Рея любила сильнее всех, — и она подумала: пожалуй, сейчас и надо. Во тьме, посреди ночи, рядом с мужчиной, который так долго оставался для нее невидимым, будет все одно что рассказывать в пустоту. Она сознается в том, что случилось в венгерской кондитерской, во всех своих сомнениях, которые она так и не озвучила, когда согласилась выйти за него замуж. Как так вышло, что на Мейпл-стрит она совсем одна. Как она ушла в себя. Как пользовалась той щеткой для волос. А главное — она расскажет о мраке, который давит на нее со времен «Черной дыры». Мрак, который до конца не смоешь, потому что он стал отдельной сущностью. Мрак, который творит неудобосказуемое.
Она расскажет ему все и по ходу дела развопло-тит все наваждения. Вернется вспять во времени, во времена до Шелли, до венгерской кондитерской, смоет все наслоения с той, лучшей жизни, которую ей полагалось бы прожить. Она стремилась к этому всей силой мысли.
— Хочу сказать тебе кое-что, — начала она.
Он поднял глаза, и она поняла, что он плачет.
Она уже и не помнила, когда он плакал в последний раз. Если до того и случалось, то не при ней.
— Мне так ее не хватает, — произнес он.
— Она жива. По крайней мере, для меня.
Прожекторы из далекого парка заливали их окна рукотворным лунным сиянием.
— Как с таким живут? — спросил он.
— С чем именно? Ты считаешь, я должна испытывать вину?
— Нет. Как люди живут, потеряв ребенка?
За те годы, что они провели вместе, он отрастил колючие усы. Волосы поседели. Он по-прежнему ходил в брюках хаки и рубашках поло, заляпанных химикатами. По-прежнему работал допоздна. Она попыталась вспомнить времена, когда он возил Шелли на рыбалку. Когда он играл с ней в «Уно» или в догонялки.
— Ты ее не растил. Не понимаю, чего ты плачешь, если никогда ничего для нее не делал.
— Я в растерянности, — ответил он. — В этой области я разбираюсь плохо. Но способности есть. Ты про меня всегда это знала. Я никого и никогда в своей жизни не любил, кроме тебя и детей.