К ее причитаниям все давно привыкли и потому не обращали на них внимания.
— Чует мое сердце, и нынче придется ладить ножную соломорезку и ею кровлю крошить скоту на корм, — высказал свои опасения Митрофан.
Данила, принимаясь за раскройку лыка, спросил:
— А чем мешанину сдабривать? Ни зерна, ни муки…
— А вы сходите в дома, полные света. Там на всех хватит, — как бы невзначай обронил отец, заделывая кольцо удила.
— Нет уж… Коровы лишусь, детишек без ложки молока оставлю, а ни перед Мироном, ни перед Васюком буденовки не сыму.
— В животе заурчит, в хлеву замычит, а на печи завоют — в ножки бросишься, да ишо как! — еле внятно проговорил Митрофан с зажатым концом лыка в зубах.
— Власть не дозволит, — коротко бросил Иван Митрофану.
— Бог даст — сатана не отнимет, и скотину на зелень выведем, и сами в здравии нови дождемся, — подал голос Жук.
— Бог-то бог! Да сам, дед Карп, не будь плох. Сын-то твой за Советскую власть жисть положил, а ты все на бога да на васюков надеешься. — Иван помолчал, приглядываясь к лаптю, и, закалывая шило, высказал то, что все время таилось в глубине его души: — Друг дружки держаться надо, тоды выживем. А почнем по мироедам васюкам ходить — в кабале быть, барщину отрабатывать.
Митрофан услыхал легкие, торопливые шаги в сенях, заулыбался и, выронив лыко из зубов, пробормотал:
— Учительша!
Иван вскочил и открыл дверь.
Татьяна Ивановна сняла с себя пальто, шаль и, заправив завиток русых волос за ухо, слегка касаясь руками отцова и Иванова плеча, ласково обратилась ко всем:
— Начнем, милые мои ученички!
Нам странно было слушать ее слова, с которыми она обычно обращалась к нам в школе, и, тем более странно, что бородатые наши отцы и деды, по-медвежьи неповоротливые, вели себя по-детски робко перед худенькой, небольшого роста девушкой, как они сразу послушно отложили свои дела и взяли в руки висевшие на их поясах доски, торопливо отыскали в карманах огрызки грифеля, с волнением и жадностью смотрели на Татьяну Ивановну.
Она же твердым, глуховатым голосом начала:
— Сегодня мы научимся писать близкие и знакомые всем слова.
Подошли еще люди и, не раздеваясь, расселись по лавкам. Выждав минуту, Татьяна Ивановна, отойдя к порогу, произнесла:
— Я повторяю: мы научимся писать близкие и родные нам слова, узнаем их значение и силу.
Дед Карп загремел заслонкой, передавая ее учительнице. Она достала из кармашка жакета мелок и, четко выговаривая каждый слог, написала: ЗЕМ-ЛЯ.
— Зе-е, — выводя буквы на доске, тянул дед Карп.
— Мм-м, — мычал Данила, сжимая грубыми пальцами грифель.
— Л-ля, — простуженно пел Иван, низко наклонясь к доске.
А дед Егор, принюхиваясь, потянул носом.
— Гм… само слово-то ею, сердешной, отдает.
— Написали?.. Покажите, пожалуйста.
Все подняли доски, подставляя их к лучине.
— Так. Так. Хорошо. А вы, Митрофан Корнеевич, прочитайте. Читайте по слогам, не торопитесь.
— Зе-е… Зе-ее, — тянул Митрофан и, обнаружив пропуск буквы, запнулся и беззубо засмеялся. Тут же второпях лизнул пальцы и замусолил ими по доске. Наконец, дрожащей рукой коряво нарисовал все буквы и облегченно вздохнул.
Татьяна Ивановна продолжала:
— Теперь напишем…
И более двух десятков пар глаз следили за тем, как она прилежно выводила на заслонке всего три буквы: МИР.
— Это просто рисуется, а как тепло душу греет, — сказал вслух Данила, смахивая пальцем испарину с острого крючковатого носа.
И опять вслед за дедом Карпом засопели Данила с Иваном, нажимая грифелем на доску.
— Правильно, Митрофан Корнеевич, — подбадривала учительница.
Митрофан трудился на совесть, и со лба на доску скатилась капелька пота. Он прикрыл ладонью расплывшееся место и страдальчески поглядел на Татьяну Ивановну. Та, сделав вид, что ничего не заметила, прошла дальше, проверяя написанное у других.
— Вот ведь, не косишь и цепом не волтузишь, а пот прошибает, — проговорил Иван.
Отец добавил:
— Наука, сказывают, крепче гранита.
— Сегодня я, милые мои, вами довольна, — похвалила Татьяна Ивановна ликбезников и, помолчав, весело, с каким-то внутренним подъемом произнесла: — Теперь напишем…
Пока она четко выводила на заслонке буквы, на улице размашисто хлопнула калитка, в сенях заскрипели морозные половицы и что-то с грохотом упало.
— Кто бы это? — полюбопытствовал Данила.
— Сейчас объявится, — ответил Иван.