— Подождите за дверью, — приказал офицер, и двери сарая закрылись.
У костра уже никого не было. Санитарная машина задним ходом подъехала к сарайчику. Вильгельм ощутил какую-то непонятную слабость, а когда офицер снова открыл двери сарая, перевел дыхание с облегчением — сам не зная почему.
— У вас есть писчая бумага? — спросил офицер Вильгельма.
Тот отвел его в жилую комнату. Она не отапливалась, и на неказистой мебели лежал порядочный слой пыли. Над шезлонгом висели портреты обоих сыновей в мундирах вермахта. На правом уголке портрета Вернера была траурная ленточка. Офицер подошел поближе, внимательно посмотрел. Это длилось целую вечность, как показалось Вильгельму. Молчание становилось уже невыносимым.
— У меня погибло трое сыновей, — тихо проговорил тот, не оборачиваясь. И после недолгой паузы еще тише добавил: — И моя жена тоже.
Потом распрямился, взявшись руками за портупею, и сказал, кивнув в сторону портрета Герберта:
— А этот может еще вернуться. Так где бумага?
Дрожащими руками Вильгельм вынул блокнот из ящика комода. А офицер достал из кармана гимнастерки авторучку, пододвинул стул к столу и написал крупными округлыми буквами несколько предложений. Вильгельм смотрел на его коротко подстриженные седые волосы, ощущая какую-то смесь стыда и боли одновременно: «Трое сыновей и жена…»
Офицер сложил бумажку, поднялся и сказал:
— Идемте со мной!
Рядом с санитарной машиной лежал на носилках Михаил. Офицер приподнял его, протянул авторучку, и раненый с трудом нацарапал на бумаге свое имя. И дал Вильгельму, проговорив несколько слов.
— Покажите это, когда придут наши солдаты.
Вильгельм кивнул. Тогда Михаил улыбнулся, притянул к себе голову Вильгельма и поцеловал в обе щеки. Когда дверь машины закрылась за Михаилом, Вильгельму стало грустно.
А вот бумага с двумя подписями оказывала впоследствии действие просто волшебное. Например…
Но в эту секунду Лена ставит кастрюлю с вылущенным горохом в сторону, поднимается и идет к печи. Вильгельм Кон возвращается из воспоминаний в действительность. Быстро берет в руки газету и читает еще несколько предложений:
«…Мы были бы очень рады, окажись этот крестьянин сейчас в живых. Если это так, пусть нам непременно напишет, потому что мы хотим пригласить его на наш пионерский праздник. Мы хотим познакомиться с человеком, который еще тогда был другом Советского Союза…»
Вильгельм Кон посасывает трубку и обнаруживает, что она давно потухла. Ворча, выбивает чубук и набивает его свежим табаком. Но трубка никак не раскуривается. Михаил жив, и ребята хотят познакомиться с его спасителем. Как ему быть?
Вильгельм Кон поднимается из-за стола: ему, дескать, надо взглянуть на волов.
Но он не сразу идет в хлев, а сперва — в жилую комнату. Достает из среднего ящика письменного стола папку с ломкой прозрачной обложкой. Вильгельм Кон думает: а что, если в районе Мергентина нашелся еще один крестьянин, спасший русского по имени Михаил. Перебирает бумаги в папке. Задерживает свой взгляд ненадолго на двух документах: о назначении его, Вильгельма Кона, бургомистром деревни Мергентин летом 1945 года, и на дарственной на пять гектаров земли весной сорок шестого. И вот, наконец, он находит пожелтевшую бумагу с чужими буквами, быстро читает приложенный перевод на немецкий и видит подпись: «М. С. Переходкин».
Да, ошибки быть не может.
Вильгельм Кон кладет папку на место и неторопливо выходит из дома. Хлев встречает его острым запахом навоза. Вол тычется мягкими теплыми губами в руку старика. Вильгельм привычными движениями поглаживает его гладкую кожу.
Да, пионерский праздник: букеты цветов, потом праздничный стол. Ему придется рассказать о былом…
Рассказать? И вдруг Вильгельму становится не по себе. Что ему ответить, когда его спросят: «Почему ты уже тогда был другом Советского Союза?» А Лена? Смогла бы она подтвердить, что противилась спасению раненого до самого последнего мгновения? Вильгельм Кон не берет на себя смелость ответить на этот вопрос. Мысленно он видит перед собой лицо Лены, загорелое, с копной седых волос, но все еще красивое. Как часто она удивляла, озадачивала его… Каким быстрым был для нее переход от «парня, которого надо оставить, где он есть», к «нашему доброму, хорошему Михаилу». Он так и не смог ответить на самый главный вопрос: за кого же Лена вышла замуж, за него или за его участок? А когда она во время прогулок по деревне после той весны 1945 года так уважительно брала под руку, кому она оказывала честь, ему или бургомистру деревни?