Поначалу Лиана нам, взрослым, не доверяла. Может быть, она вспоминала при этом своего отца, который всегда повторял слова о доверии, а сам чуть не каждый день избивал мать, а потом бегал за справками к психиатру. У Лианы всегда был ответ наготове: «Я такая, потому что дома меня никто не понимал, а родители постоянно ссорились».
А вот и тренер, он сдержал обещание, пришел опять со мной поболтать. На сей раз вопросы буду задавать я. Меня интересует, в частности, как поддерживается чистота воды в бассейне при таком наплыве купальщиков. Он объясняет мне всю технику дела, рисует схемку насосов и фильтров, довольно сложная штука. Он говорит и говорит, никак не успокоится, уж не он ли сам эту систему придумал? Да, у меня свои проблемы, у него — свои. И справляться с ними нужно каждый день. Здесь, сегодня, а не через две недели на море. Поэтому я сижу на краю бассейна, считаю и пересчитываю головы моих девочек, подыскиваю аргументы для спора с моим возможным противником о Лиане, а если разобраться потоньше, то только о ней и думаю, жду, когда эта упрямица подойдет ко мне и обо всем мне расскажет.
17 июня.
Письма от тебя нет как нет. А ведь как хорошо мы провели с тобой время. Тот вечер и ту ночь. Ты, похоже, обо мне забыл. А как нужен мне человек, мысль о котором вызывала бы во мне радость, которому я могла бы довериться. Особенно когда я вернусь домой. Вдруг кто-нибудь в цехе скажет: «Прячьте, мол, деньги подальше, тут у нас одна из ИТД появилась».
Главное, мне тогда не сорваться. Я — за справедливость. Такие сплетни и мерзкий треп я считаю последним делом. У нас здесь мы с этим боремся. Если кто начинает сплетничать, мы вызываем его на бюро ССНМ и пропесочиваем так, что он долго помнит. Ты удивлен, да? Ну, тем, что твоя Лиана — секретарь комитета ССНМ? Мы, между прочим, девчонки бедовые, а не рохли какие-нибудь, как ты, наверно, себе представляешь. И дел у меня поэтому полно, все не переделаешь. С нами, с бюро ССНМ, здесь очень считаются. Всегда спрашивают:
— А что думает по этому поводу бюро?
Даже вопросы об отпуске или поездке в город решаем мы. Знаешь, сколько приходится разбирать, пока решишь то или это. Иногда, конечно, мы и ошибаемся. Быть справедливым — дело трудное. Вот наша Шмидеке. Она всегда готова поговорить с нами, поспорить. Чаще всего она права, но не всегда. Дискуссии у нас с ней длятся до тех пор, пока одна из сторон не признает правоту другой. Самое страшное, это когда человек от всего отмахивается — не мое, дескать, дело, мне все едино. Шмидеке не из таких. Это не значит, что нам с ней всегда легко. Все мы, предположим, знаем, что Шмидеке заядлая туристка. Ее хлебом не корми, дай погулять по лесам да по полям. С раннего утра и до позднего вечера. Как-то она уговорила нас в субботу пойти на другой день в турпоход. А утром в воскресенье никому в поход идти не хотелось, хотелось поваляться да понежиться. Итак, опять поставили вопрос на голосование. Все против! Побудка, зарядка, завтрак! Все мы были ужасно вежливы с ней, но чувствовалось, что в воздухе гроза. Шмидеке угадала наше настроение. И вот нас шестеро, все бюро, стоим перед ней. Никто не осмеливается объяснить ей толком, что к чему. Так, мол, и так, остаемся. И не в страхе дело, нет, просто не хочется ее огорчать, а вернуться ни с чем тоже не дело, что о нас тогда подумает группа? Значит, надо набраться храбрости. Она посмотрела на меня, как ребенок, у которого отняли игрушку. В конце концов мы все-таки пошли с ней, но не на целый день, а до обеда.
Пожелай она, мы прошагали бы с ней и до самого вечера.
Вот какой я здесь стала, видишь. Человек способен меняться, я думаю даже, он просто обязан меняться. Стою я перед зеркалом и теряюсь в догадках: изменилась я или нет? Не в том дело, чтобы выщипать брови, накрасить ресницы, строить гримасы или закатывать глазки, не в этом смысле. А в том, что происходит внутри тебя. Лицо у тебя день ото дня не очень-то меняется. А сам ты с каждым днем взрослеешь. Допустим, с некоторого времени я жду не дождусь почтальона. Я рассказала нашим, какая ты у меня прелесть, а как уходит почтальон, я реву как дура. Они ко мне не пристают. Тоже мне история, влюбленный по уши секретарь ССНМ. Ни о каких делах, кроме работы, я пока что и слышать не желаю, сыта по горло! Вчера Шмидеке сказала мне на бюро, что нечего мне на всех набрасываться и без всякого повода дерзить. Я как-то этого за собой не замечала, но раз она говорит, что-то есть. Я рассказала ей о тебе. Ну, конечно, не обо всем. А то что бы она обо мне подумала?
Сегодня я до обеда свободна. Но в бассейн не пошла: надо было постирать кое-что из мелочей, вымыть окна. После обеда — педсовет. А я почему-то в себе не уверена. Хотя мне ясно, что предложение свое я сделаю. Действительно, какие еще нужны аргументы, разве я усомнилась в моей Лиане? Она вчера рассказала мне о своем отпуске. Пошла, по ее словам, в дискотеку, задержалась там допоздна, села в поезд, а поскольку она выпила несколько рюмок вина, то, захмелев и заснув, проехала свою станцию и вышла на конечной. Пришлось дожидаться первого утреннего поезда. Поехала домой, там вышел скандал, отец ругался на чем свет стоит. Такова ее версия. Билеты она приложила, так сказать, в виде вещественного доказательства. Рассказала она мне и о Ральфе. Оба, значит, они проспали. «Нет, ничего такого не было, фрау Шмидеке, вы не думайте». Кстати, когда она обманула меня в последний раз?