Елена Михайловна была уверена, что он относится к ней неприязненно, и это огорчало ее. Боясь сорваться и не желая озлоблять, она все реже старалась бранить его и, наоборот, выискивала случаи похвалить за что-нибудь. И вместе с тем — что греха таить! — он часто бывал ей неприятен, за что она себя в душе упрекала. Однажды Елена Михайловна пригласила его:
— Приходи ко мне в гости, Игорек! Все ребята были, а ты еще нет.
— Ну да еще! — проворчал он, и круглые щеки его вспыхнули румянцем.
…Пора было собираться. Последний день учебного года радовал чудесной погодой. Ветерок слабо колыхал занавески, доносил с улицы веселые крики играющих детей, глухие удары по мячу.
Ребята уже ждали ее и бросились к ней с букетами ландышей и сирени в руках.
— Елена Михайловна, здравствуйте! — неслось со всех сторон.
Ну вот, и последний в этом году воспитательский час. Розданы дневники, поздравительные письма. Лазику вручена похвальная грамота… Нарядные, торжественные ребята как-то по-особенному слушали учительницу. Все чувствовали себя взволнованно-грустно — и от приближающейся разлуки на все лето, и от нежного аромата ландышей, и от заглядывающих в окна темно-зеленых ветвей сосен…
Елене Михайловне хотелось быть в этот последний день доброй и ласковой со всеми, захотелось сказать что-нибудь хорошее и Петухову, но он, верный себе, сразу начал раздражать ее своим поведением: все время что-то сердито шептал соседу, Славке Жукову, отталкивал его на край парты, возился… Елена Михайловна сделала ему замечание: в первый раз, не желая ссориться, — сдержанно и мягко, второй и третий — построже. Но Петухов не угомонился, и возня продолжалась. Это очень мешало, особенно в такой день.
— До свидания, ребятки… Мне будет очень скучно без вас… — тихо произнесла Елена Михайловна.
— Не смей, я сказал! Не трогай! Как двину!
Звучный удар прорезал напряженную тишину. Это Петухов своей тяжелой ладонью изо всех сил стукнул по затылку Славку Жукова и добавил:
— Еще получишь!
Елена Михайловна почувствовала, что она теряет власть над собой. Из ее глаз готовы были брызнуть слезы.
— Уйди! — с трудом сказала она каким-то чужим, странным голосом. — Ты испортил нам последний день! Ты, опять ты, Петухов!
Выдержка оставила ее. Она понимала, что сейчас скажет лишнее, недопустимое, уничтожит все свои кропотливые труды, окончательно погубит их, но уже не могла остановиться, как будто неслась с горы, все убыстряя бег.
— Тебе ничто не дорого, Петухов, ты никого не любишь. Ты считаешься только с собой, со своими настроениями и желаниями. Ты скверный, злой мальчик, и, если останешься таким, тебя никто и никогда не будет любить! Уходи от нас!
Как будто не поняв, Петухов продолжал сидеть, затем, словно очнувшись, медленно встал и направился к выходу, даже не сказав своего привычного «Ну да». Был он бледнее обычного и впервые казался каким-то растерянным. Настроение у всех упало.
— Идите домой, ребята. До свидания, — уже без всякой торжественности, устало и скучно произнесла Елена Михайловна и подумала вдруг о том, как она утомлена, как ей хочется побыть одной, без этих шумных детей. Ребята словно почувствовали это и стали быстро расходиться. Славка Жуков вышел последним. Вид у него был несколько виноватый. Елене Михайловне захотелось успокоиться, посидеть одной несколько минут; она прошла к последней парте и села. Было грустно и жаль себя, хотелось плакать, как маленькой. «Вот так и бывает, — думала она, — всю себя детям отдаешь, а они… Какая неблагодарная работа!»
Задумавшись, она сидела неподвижно, потом вдруг спохватилась: «Что же это я! Пора же идти на педсовет!»
Вставая, она откинула крышку парты и увидела там скомканную газету. «Да ведь тут Петухов сидел! — вспомнила она. — Верен себе: даже в последний день оставил мусор — как символ плохой памяти о себе. Бросил бумагу в парте, и мне же за ним убирать приходится!»
Досадуя на мальчика и забыв, что ведь она сама его выгнала, и он не мог убрать за собой, Елена Михайловна сунула руку в парту и ощутила сквозь газету что-то твердое. «Книги, наверное, — решила она, — отдать нужно». Она вытащила сверток.
Газета развернулась, упала, и Елена Михайловна увидела свежеокрашенную самодельную шкатулку, выпиленную лобзиком из фанеры. Сделана она была грубовато, неумело, но видно было по сложному узору, что трудились над ней немало. Елена Михайловна открыла ее и увидела внутри записку: