Артем некоторое время выжидал, не нападал, давая противнику возможность оправиться, прийти в себя. «Как, отдохнул? Осваивайся, осваивайся, дорогой, пора, начинай, наконец, действовать сам. Вперед! Ну же!.. Вот так, молодец. Только помни: когда наносишь удар — любой! — небьющая рука должна непременно охранять те уязвимые точки, в какие вероятнее всего может последовать контратака, в данном случае — подбородок. А ты кинулся с левым хуком, правую же перчатку развесил чуть ли не до пояса. Х-хоп! — вот я тебе и беспрепятственно попал по челюсти. Ах, это для тебя пустяк? Тебе на это наплевать? Напрасно, напрасно. Имей в виду: ни один удар, каким бы слабым и ничтожным он ни казался, не проходит бесследно. Под конец боя, когда каждая капля сил будет значить очень много, он вдруг ощутится на плечах пудовой гирей. Вот так… Ну что ж, продолжай, продолжай работать, не стой неподвижной мишенью на месте!..»
Дождавшись следующей атаки, Артем слегка отпрянул, затем почти без паузы ринулся вперед и провел несколько коротких, быстро следующих друг за другом ударов слева, словно демонстрируя, где у противника слабые места в обороне и одновременно пробуя, как они, такие удары, получаются у самого. Вышло неплохо.
Не дожидаясь ответных мер соперника, Артем легко отскочил от него, стал кружить вокруг, различными финтами вызывая его на новые необдуманные поступки, мгновенно используя их в своих интересах и все более и более радуясь четкости и своевременности собственных действий. Он тонко чувствовал дистанцию и время, видел не только те удары, которые шли в его сторону, но даже безошибочно предугадывал замышляемые противником атаки. И это доставляло ему огромное удовольствие. И не потому, что самому удавалось избегать неприятельских перчаток, а свои собственные посылать точно в цель, а потому, что вновь ощутил себя ловким, сильным, полноценным.
Когда прозвучал гонг и все дрогнуло от восторженных криков и аплодисментов, Артем, удивленно оглядываясь по сторонам и постепенно приходя в себя, с волнением понял, что аплодируют ему и не столько за то, как боксировал, не столько самому бою, сколько тому, что после всего происшедшего с ним он снова стал бойцом.
— Молодец! Хорошо! — живо подставляя табурет, удовлетворенно сказал Дубцов, когда Артем прошел в свой угол. — В таком духе и продолжай: только на дальней дистанции и только прямыми ударами. И тебе с руки и ему, — он кивнул на противоположный угол, — полезно поучиться…
Однако во втором раунде, явно поправленный своими секундантами, соперник стал сразу же, правда неумело и грубо, рваться в ближний бой, чтоб действовать против длинных ударов Артема короткими. И Артему с каждой секундой становилось все труднее удерживать его на выгодной для себя дальней дистанции. Одних прямых ему уже не хватало. Он вдруг с тревогой обнаружил, что заметно потяжелели перчатки, которые теперь, несмотря на все его старания, не так-то легко и точно летели в цель; налившиеся тяжестью, словно набухшие ноги менее послушны и все с большим трудом переносят его по рингу. От того благодушия, с которым он начал бой, не осталось и следа. Позабыв о том, кто перед ним, что ему полезно и что вредно, призвав на помощь весь свой опыт и мастерство, Артем боксировал уже всерьез, жестко, неуступчиво, вкладывая в удары всю страсть и силу, старательно избегая ближнего боя, где только можно, экономя энергию и скрупулезно контролируя каждое свое движение.