— Килограммчик перловочки, Лисбет, — говорит она.
А та прямо сияет:
— Нету! Ну, ни капельки нету, тетя Минна! Хоть проверьте!
Хайке НЕЙМАН
Вальтер Штайнгоф лежал с посеревшим лицом под грудой одеял. Неделя цеплялась за неделю, как звенья бесконечной цепи. Вечером жена никогда не забывала спросить:
— Может, тебе еще что-нибудь нужно?
А утром первыми ее словами были:
— Ну, как тебе спалось?
Старик, похоже, ее не слышал. Он вздыхал и подолгу глядел в окно. Но в лучшем случае мог увидеть кусочек неба. Ну, и еще верхушки деревьев. А до весны было еще далеко. Кристаллики льда разрисовывали запотевшие стекла окон, а ночью они не оставляли на окнах ни одного незатянутого пятнышка.
Когда облетели листья с дерева перед окном, а старик мог еще сделать несколько неверных шагов до ящика с инструментами, он однажды велел жене:
— Жена, подай мне молоток, гвозди и ту ручку от двери, что мы отнесли в погреб!
Она смотрела на него с удивлением. Но желание его выполнила: каждый день мог стать для него последним.
А он об этом ничего не знал.
Лучше ему ничего не говорить, посоветовал ей врач после операции, оказавшейся бесполезной. Болезнь день за днем пожирала его мускулы. Поры расширялись. Дыхания не хватало. А над коленом примостилась опухоль величиной с кулак, которая все росла.
Вальтер с большим трудом прибил ручку от двери к стенке, обклеенной веселенькими обоями.
— Принеси мне веревку, — попросил он.
Всегда послушная, маленькая женщина так и остановилась посреди комнаты, чашки в ее руке задребезжали:
— К чему тебе веревка? Ты ведь сесть в постели можешь и так. Неужели обязательно подтягиваться?
— Принеси веревку! — на сей раз его голос прозвучал с угрозой.
Ей пришлось подчиниться. И хотя она протянула ему веревку с безразличным видом, все тело ее дрожало от напряжения и страха.
Нет, не знать ей отныне ни одной спокойной ночи.
Они прожили вместе много лет. Но всегда и во всем головой и душой в любом деле был муж. Товарищи по работе с уважением говорили о его «золотых руках».
Она тихо жила рядом с ним. Стирала на семью, гладила, шила. А теперь вот пришлось подыскивать себе работу — хоть на полдня, недалеко от дома.
— Чтобы в домашней кассе все сходилось, — шутливо заметила она.
А в свободное от работы время ухаживала за больным мужем, подавала ему чай, таблетки, протирала его дряблую кожу смоченной в одеколоне губкой, укутывала.
Его мучили боли. Он лежал или сидел, опираясь о подушки, на стареньком диванчике. Совсем рядом, так что можно было дотянуться, на столе лежали крючки для удочек, кусочки шелка, перышки, чуть дальше на столе стояло зеркало, а рядом с ним — гребень с частыми зубьями. С давних времен его любимым занятием было мастерить искусственных мушек — наживку для рыбной ловли.
Этим искусством он владел как никто другой. И научил ему понемногу свою жену. Штайнгофские мушки были известны во всей округе. А по ночам он насаживал их на крючки. Обязательно пять штук, никак не меньше. Утром они, аккуратно уложенные в ряд, лежали на льняной тряпице, словно говоря за Вальтера: «Нет, списывать меня рано, я еще кое на что сгожусь».
Время от времени его навещали друзья. Жена поджимала губы, а потом тихо произносила:
— Вообще-то сейчас к нему уже поздно, ему спать пора.
А Георга она к нему пускала. Муж старался научить мальчика тому, что знал сам. Сначала показал, как подновлять старые шины. Теперь подзывал к столу и подолгу объяснял и показывал, как смастерить мушку.
Да, с Георгом она могла оставить Вальтера наедине.
И еще один человек допускался к ее мужу. Каждый раз в полдень врач тяжело поднимал свое тучное тело по крутой лестнице их старого дома.
— Сделаем-ка укол, Вальтер. Подверни рукав… Да, поскорее бы весна… Пойдем с тобой вверх по реке, посидим там с удочками…
Однажды они перед уколом разговорились.
— Вспомни, Вальтер, в детстве у тебя ничего такого с грудной клеткой не было?
Вальтер припоминал неделю, другую. Но так и не вспомнил. Написал письмо старшему брату.
Жена отнесла письмо к почтовому ящику, страшась почему-то возможного ответа.