— Ну, все то же, все то же… — безнадежным голосом говорит женщина, обводя комнату тяжелым взглядом.
На залитом солнечным светом подоконнике в трехлитровой банке зеленоватого стекла весело копошится красный мотыль; на облупившуюся местами эмаль узорчато брошены крючки разных размеров, игристые блесна, разноцветные поплавки и мотки лески, вздыбившие свои упругие нити; на затоптанный до черноты паркет словно скошенные диковинные травы легли бамбуковые удилища; и повсюду — на полу, на столе, стульях и кровати — горы небрежно сваленных книг. Женщина берет одну из них, перелистывает страницы, с которых на нее глядят разноцветные рыбы, потом сердито швыряет книгу прямо на вздрогнувшие удилища.
— Еще не надоело, значит, Саш? — спрашивает она. — Седой, старый и все как мальчишка.
Мужчина опускает голову с редкими спутанными волосами, виновато прижимает руки к бокам и носком стоптанного ботинка начинает водить по контуру паркетной шашки.
— Забыл, что тебе скоро пятьдесят? — говорит женщина.
— Нет, почему же, помню.
— Саш-к-а-а! — вдруг несется из-за двери. — Я тут…
Дверь открывается, и в щель спиной протискивается паренек в высоких резиновых сапогах, из широких голенищ которых торчат худые ноги, почти до колен прикрытые свободно свисающей с плеч телогрейкой. В руках у него связка удилищ, которые он осторожно, стараясь не зацепить за притолоку двери, втаскивает в комнату. Его часто моргающие удивленные глаза останавливаются на женской фигуре.
— Здрасьте, Марья Степановна, — боязливо произносит он. И добавляет, явно спеша уйти: — Ну, я пошел, в общем.
— Нет, уж постой, — вместо приветствия твердо говорит женщина. — Ответь мне — сколько тебе лет?
— Маш, ну что ты, правда. Я лучше чайник поставлю, — нерешительно вставляет мужчина.
— Меня твой чай не интересует, — сердито машет в его сторону женщина, и, отстегнув на вороте массивный, стягивающий ее полную шею крючок, спрашивает снова: — Так сколько тебе лет?
— Пятнадцать, — совсем тихо говорит паренек.
— Какое ж ты в таком случае имеешь право человека в три раза старше себя называть Сашкой?
Парень молчит, недоуменно глядя в скорбное Сашкино лицо, потом произносит слова, звучащие с явной фальшью:
— Александр Степанович.
После того как закрывается дверь за обескураженным пареньком, Сашка долго еще ходит по комнате, шаркая ногами и бесцельно перекладывая книги из одной стопки в другую. Полосатая рубаха его выбилась из-под ремня и неровными полукружьями висит над лоснящимися на тощем заду брюками.
— Зря ты так, Маш, — наконец, говорит он, глядя в гладкое, сытое сестрино лицо, — мы с тобой все о разном толкуем. Не понять тебе этого.
Она все-таки остается пить чай. И, когда Сашка, расставив на столе, застеленном чистой газетой, граненые стаканы, надорванную пачку сахару и тарелку с невесть откуда взявшимся печеньем, присаживается сам, Марья Степановна многозначительно говорит те главные слова, ради которых она, бросив все дела насущные, протащила через весь город свое грузное тело и осталась пить чай:
— Клавдия у меня была, слышь.
— Ага, — вроде бы безразлично говорит Сашка и уходит на кухню.
А когда он приносит зеленый эмалированный чайник и разливает кипяток по стаканам, Марья Степановна, уже сердясь и решительно отодвигая от себя стакан, говорит:
— Нет, уж хватит. Женю я тебя на Клавде, и все тут. На этот раз не отвертишься.
— Ага, — говорит Сашка, невесть чему улыбаясь. И добавляет в спину поднявшейся из-за стола сестры: — Только брось ты все это, Маш. Поздно и ни к чему.
Марья Степановна сидит в тени застывшего в безветрии летнего полдня развесистого клена у деревянного дачного стола, вкопанного в плотно утоптанную, поросшую редкой травой землю, и в белом эмалированном тазу перебирает готовую к варке клубнику. Пупырчатые нежные ягоды стыдливо розовеют оголенными сердцевинами. Белые пикообразные головки, вынутые из ягод ловкой рукой, сложены горкой на серых досках стола.
Тут же на скамеечке с опущенными в клубнику глазами замерла соседская девочка. Копна ярко-рыжих волос собрана на затылке пластмассовым зубастым обручем.
Марья Степановна выбирает в тазу несколько бледных средней величины ягод и протягивает их девочке:
— Варенье еще не варите?
— Не-е, — говорит девочка, не отрывая глаз от клубничной горы.
— Что ж так?