Исправник принял делегацию на кухне своей казенной квартиры, велел Семена Федоровича развязать и, не откладывая дела в долгий ящик, сразу приступил к допросу с пристрастием как самого ответчика, так и истца.
Писарь Евсей Радимович повалился исправнику в ноги и доложил, что прадед в пьяном виде учинил на присутствие разбойный налет, чуть не лишил живота его самого, бывшего при исполнении служебных обязанностей, а также разрушил в государственном заведении всю мебель и принадлежности, о чем он, писарь, и составил рапорт по всей должной форме, ибо сам в солдатчине дослужился до положения унтера в отставке.
Исправник изучил поданный ему донос и, одернув домашний халат и приосанясь, будто он был при сабле и регалиях, строго приказал:
— А ну-ка изложи нам, почему и с какой целью совершил ты сей дерзкий набег на канцелярию, вор и бунтовщик Семен Кортнев!
Прадед мой согнулся в поклоне и, растирая затекшие от веревок руки, покорно отвечал, что все как есть он готов рассказать.
— Только было бы известно вашему сиятельству, что я никакой вовсе не Кортнев, а исконный Коротнев, — тихо добавил мой Семен Федорович. — Поскольку еще в незапамятные времена получили такое прозвище мои дальние прародители за свой малый рост и подобные особенности.
— Значит, и буйства ты не устраивал? — спрашивает «его сиятельство». — Тогда зачем тебя сюда привезли! Евсей, за каким лешим ты его приволок, меня обеспокоил!
Писарь Евсей Радимович со страха готов был провалиться в подполье и сельские сотские-десятские вместе с ним.
— Подневольное шумное действо я по нечаянности совершил, — сокрушенно сказал мой прадед. — И вот почему…
— А если ты натурально сразбойничал, как здесь описано, — кричит в голос исправник, тыча Семену Федоровичу в нос Евсеевой грамотой, — то как ты смеешь утверждать, что ты есть Коротнев, когда тут значится, что в присутствии буйствовал Кортнев!
— Я так утверждаю потому, что, несмотря на мое поведение, приземистая порода в нашей семье с изначальства заложена, как вы сами можете судить по моему личному естеству.
— Зачем я буду на тебя смотреть, коли ты прешь против подписанной бумаги, чтобы увильнуть от ответа!
— Я от чужой фамилии увильнуть хочу, — отвечает мой прадед.
— Хоть ты и крутишься, но от нас не выкрутишься!
— Они все такие крученые в ихнем селе По́щупове, — напирая на первый слог, вставил в лад начальству становой пристав, стоявший у прадеда за спиной.
Семен Федорович оборотился к приставу и с почтением подсказал ему: по правилу их село называется с нажимом на букву «у», сиречь Пощупово. И все оттого, что, видать, первожители села глазам особо не доверяли, а любили всякую вещь руками пощупать, каковая привычка не редкость на Руси. Стало быть, село должно именоваться Пощу́пово, ибо в каждом русском определении обязан быть исконно русский корень. Как на приклад, его собственная фамилия образовалась от русского понятия «короткий».
— Что ты нас все поучаешь, — обидчиво говорит исправник, — будто на свете один ты настоящий русский!
— Нас, русских людей, много, — вразумляет мой прадед, — да не все верно понимают и лелеют свою особую русскую чистоту и земное назначение.
— Это у него все от художественных шатаний в башке образовалось. От скитаний по святым местам, — поясняет исправнику пристав.
— Значит, это и есть тот самый богомаз, который с артелью своего помещика, почитай, от разоренья спас?
— Он как есть — пьяница и охальник.
— Зачем пьешь? — спрашивает исправник.
— Затем, что на большее денег не хватает: все господам в сундук идет.
— Ты мне тут крамолу не разводи!
— Какая тут крамола, — отвечает мой прадед, — когда водку я покупаю не корчемскую — ворованную, а в государевом кабаке.
Ну, исправнику нечем крыть.
— В таком случае, — говорит, — басурманское отродье, чтобы доказать свое истинное существо и способности, нарисуй сию минуту мой портрет. Только изобрази меня в мундире и на крымском холме вблизи памятного города Севастополя!
Отдав такую команду, начальство поворотилось к окну и стало взирать на любопытствующую с улицы публику, будто на покоренных им инородцев.