Закончив речь эффектными сентенциями — «Кто с собой носит, тот не просит» и «Кто стучит, тому отворяют», он неторопливо перешел ко второй части: начал объяснять, как трудно здесь добыть что бы то ни было, поскольку Каприе, хоть и развивающийся, и с будущим, но маленький город. Вон там, поглядите, построят отель, там — фабрику, но пока еще нет ничего, даже пекарни, и все пекут хлеб сами, сколько кому требуется. Будущие хозяева отелей и фабрик стояли вокруг, слушали, раскрыв рты, словно он повествовал о Рио-де-Жанейро, а не об их родном городе. «Хлеб особенно трудно достать, — добавил он, — все давно поужинали». Луйо и Лела смутились — они еще не ужинали, как подобает всем порядочным людям.
— Трудно, — сказал добрый человек и, когда они совсем пали духом, добавил многозначительное но.— Но, — сказал он,— в виде особой любезности к гостям, случайно оказавшимся здесь, к тому же людям малоопытным в делах снабжения и навигации, он попытается, да, только попытается прийти им на помощь и выпросит у своей старухи (он так и сказал «у своей старухи») краюху хлеба и горсть соли. Если, конечно, у нее остался хлеб от ужина.
Когда он кончил, Луйо и Лела с облегчением вздохнули: у них заболела шея смотреть вверх. К тому же им казалось, что хлеб уже близко.
И правда, минут через десять после того, как быстрой, но весьма солидной походкой он ушел в город, добрый человек вернулся, шагая так же быстро и с той же солидностью. В нескольких шагах позади него шла женщина, одетая по-деревенски, и несла корзину. Трудно было понять, жена это его или нет. Она шла молча, опустив голову и, когда он, невозмутимо и уверенно, словно его пригласили или он бывал здесь сотню раз, всей своей тяжестью опустился на шхуну и уселся на борт, молча передала ему корзину, покрытую белым. накрахмаленным полотенцем, из-под которого торчало темное горлышко бутылки, и так же молча, не взглянув на Луйо и Лелу и не подымая головы, ушла в каприйскую тьму.
Он поставил корзину у своих ног, потер руки, взглянул торжествующе, будто собираясь подмигнуть, на Луйо и Лелу, откинул полотенце и достал половину большого, круглого, печенного в золе хлеба с ноздристой мякотью и толстой коричневой коркой. Сразу было видно, что хлеб домашний. Затем достал пакетик с солью и со всей аккуратностью, чтобы ни одна крупинка не пропала, высыпал в подставленную Лелой чашку. Держался он как святой Никола, раздающий дары.
— Когда знаешь, что надо, от своих детей оторвешь, — сказал добрый человек.— А тут вот моя старуха прислала вам кое-чем полакомиться. Это вот наше, домашнее.
Он поставил на палубу бутылку вина, развязал другой узел, там оказалась тарелка, а в ней соленые сардины с луком, покрытые желтыми кругами масла и темными пятнами винного уксуса.— Лично для меня нет ничего лучше, — сказал он,— чем вот так, под вечер, закусить солеными сардинами с маслом и куском сыра.
И сыр оказался в корзине. И немного маслин в бумажке.
— Угощайтесь, пожалуйста, — сказал он и сделал такой широкий жест, словно приглашал их в рай. — Все здесь свои. Закусим малость по-домашнему.
И правда, им показалось, будто его благословенная рука привела их в рай. Словно по волшебству исчезли зрители, а те, кто упорно продолжал гулять по обдуваемому ветром молу, держались на приличном расстоянии, относясь к шхуне с уважением, как к чужому дому.
Добрый человек не менее десяти раз повторил «свое, домашнее». И Луйо с Лелой почувствовали себя как дома в этом маленьком городке Каприе, под защитой большого мола. Они искренне упрекали себя за скверное мнение о городе и его обитателях, видно, сложившееся под влиянием усталости, дурной погоды и назойливых детей, но, боже мой, ведь дети это дети!
В одну минуту исчезла мучительная нервозность последних дней, казалось, все снова стало хорошо и все будет хорошо. Завтра они продолжат свое чудесное путешествие, и как смешно, что из-за пустяков они так раскисли.
Точно старому приятелю, они начали рассказывать доброму человеку всякие подробности о своем плавании. Он слушал с достоинством, несколько свысока, но все удивлялся, как они решились отправиться «так далеко», и его нисколько не смущала загребско-островная мешанина Луйо, на которой он объяснялся, возвращаясь на родину после нескольких лет, проведенных в Загребе; не мешало, что Лела — женщина, он даже похвалил ее: настоящий морячок, он сразу заметил, как она орудовала с канатом. Даже шхуну похвалил, похлопав по бортику: сто лет еще прослужит, дай только бог здоровья и благополучия.
Они разместились втроем вокруг зажженного Луйо фонаря и корзины, ели сардины, потягивали «по-домашнему» вино из бутылки и чувствовали себя маленькой сплоченной семьей. Вино, кстати, оказалось чуть прокисшим, а масло, покрывавшее соленые сардины, чуть прогорклым, но добрый человек говорил неторопливо, пространно, и это было приятно — все стало на свои места, все было по-домашнему и шло от сердца доброго и гостеприимного человека.