столовой откормили его до состояния «Алена Делона», и брюки больше не
болтались на нем, как несколько месяцев назад. Он сбрил усы и отрастил
«гражданскую» прическу. И стал почти прежним Санькой Фетисовым, как
перед армией, высоким плечистым парнем с русой копной чуть кудрявых
волос и пухловатыми щеками, готовыми розоветь по поводу и без повода.
И жизнь вообще была бы прекрасной и удивительной, если бы как-то
решился вопрос с жильем.
Саня подумывал уже уйти в общежитие. Андрей, было заметно,
частенько стал раздражаться из-за пустяков, и несколько раз между ним и
Ириной вспыхивали вдруг нелепые ссоры. В доме повисла легкая
напряженность, которую прекрасно почувствовали все. Ирина уже старалась
избегать Саню, а мать однажды каким-то виноватым голосом сообщила ему,
что хочет предложить Андрею поискать квартиру — на то он и старший; или
пусть на своем заводе как следует просит... Было это за несколько дней до
новоселья у Глеба Семенова.
Там, на балконе у Глеба, Саню наконец и уговорили совершить набег
на начальство: неужели даже комнатенки захудалой не отыщут!
Глеба перевозили перед самыми ноябрьскими праздниками. А сразу
после праздников Саня пошел в партком своего автохозяйства. Так советовал
Равиль. По его словам, с завкомом лучше было не связываться: там от
просителей все давным-давно стали деревянными.
После визита к секретарю парткома Саня почувствовал себя
человеком, который копил силушку, чтобы ломиться в дверь, а эта дверь вдруг
взяла да оказалась незапертой. Ему дали комнату с первого захода! И даже не
в общежитии, а в настоящей благоустроенной квартире — с ванной, газом и...
черт знает с чем еще. Человек, к которому он пришел, только позвонил
несколько раз по телефону и рассказал, какие и где ему взять бумаги.
— Значит, говоришь, из Афганистана? —
не то переспросил, не то просто сказал секретарь парткома, когда Саня,
краснея и путаясь, рассказал ему свою нелепую историю.— Слышал, что есть
у нас такой, слышал. Говорили...
Это был лысый пожилой человек, невысокий и плотный. Разговаривая,
он без конца разминал и крутил в пальцах папиросу, и Саня все ждал, когда
она у него рассыплется. О квартире он почти ничего не говорил, а взялся
расспрашивать про Санину службу.
— На бээмпэ, говоришь, катался? Не видал.
Чего не видал, того не видал. Вот про «тридцатьчетверку» что хочешь
рассказать могу, а
эти, новые, только в журнале «За рулем» смотрел... Награды-то есть?
Саня кивнул.
Секретарь помолчал — ждали звонка из ЖКУ, до этого он сам туда
звонил,— и вдруг негромко спросил:
— Ну как там? Много наших парней гибнет?
Саня молчал. А что было отвечать? Что значит — «много»? А «мало»?
— Мины заколебали,— наконец нехотя ответил он.— Про
«макаронницу» когда-нибудь слышали? — он быстро взглянул на секретаря.—
Маде ин Италия. Днище прожигает, как из гранатомета. У меня, правда, не
случалось... Гибнут, конечно. Война ведь. Духари — солдаты неплохие.
— Сам-то хоронил? — напряженно спросил секретарь.
— Там не хоронят. Домой отправляют.— Саня хмуро смотрел в пол.
— Ну, ты ладно, не обижайся,— торопливо пробормотал его
собеседник.— Душа болит, вот и лезу с расспросами. Сам-то я с февраля
сорок третьего и до Праги... Пришлось, в общем, повоевал... м-да... И вам
теперь вот тоже досталось... Духари — это кто? Душманы?
— Ну,— Саня кивнул.— Духари, духи...—
У него вдруг поднялось настроение. Этот лысый
человек все больше напоминал ему отца в первые его домашние дни —
и деликатным своим
любопытством, и вот этой несвойственной их
возрасту растерянностью: что там? как там?
много ли гибнет парней? И того, и другого
хотелось по-дружески, чуть свысока, похлопать
по плечу и как-нибудь успокоить добрым словом.
Пока он подбирал это слово, позвонили из ЖКУ.
Ему выделили комнату «из резерва главного командования», как в
шутку выразился секретарь парткома, и через три дня, оформив все
необходимые бумаги, он уже получал в завкоме выписку на ордер.
Саня понимал, что ему крупно повезло. Но что повезло настолько, он
понял лишь тогда, когда впервые пришел в свое новое обиталище. Это была
двухкомнатная коммунальная квартира на втором этаже кирпичного дома, и
жил в ней всего один человек, маленький седой старик. Когда Саня открыл
своим ключом дверь и вошел, старик, в шляпе и в аккуратном сером
костюмчике с голубым институтским «поплавком» на груди, стоял в коридоре
и удивленно смотрел на него.
— Я ваш новый сосед,— смутившись, сообщил Саня.—
Здравствуйте. Александр.,. Фе-
тисов. Саша, значит... Вот, жить теперь здесь буду.
— От так ладушки! — всплеснул руками
старик.— А я думаю: кто это в дверь шебаршится? Ну-ка, ордерок
покажи-ка!
Саня торопливо полез в карман за ордером. Но старик даже не стал его
читать. Посмотрел бумагу, и все.
— Один али с семьей? — деловито осведомился он.
— Один...
— Фу, слава богу! — Дед снял шляпу и протянул Сане руку: —
Григорий Иванович. Можешь звать — деда Гриша, меня все так зовут.
Пойдем, хозяйство покажу.
Саня осторожно пожал сухую стариковскую ладошку, и они пошли
смотреть квартиру. По пути старик успел рассказать, что до Сани в его
комнате жило семейство с двумя маленькими пацанами, и это было сущее
наказание.
Дедуль был что надо. Бравенький, веселый и подвижный, он целыми
днями бегал по своим делам, и Саня видел его дома только поздними
вечерами, неизменно вежливым и приветливым. Ребятам он тоже понравился.
Когда, в первую субботу после заселения, Саня устроил маленькое новоселье,
а Вася Козырев поднес деду фужер шампанского, тот завернул такой длинный
развеселый тост, что парни взвизгнули от восторга.
— Ах ты, господи, до чего сладкая после
Указа-то! — выпив все до капельки, крякнул
дед.— Ну-ка, подлей ишшо!
Ему подлили. Он выпил, поблагодарил и
убежал. Сказал что-то про клиентов, которые ждут, и убежал!
Это был странный и удивительный дед. Он мог заскочить к Сане в
комнату часов в одиннадцать вечера и заговорщицки спросить:
—
Головным убором интересуесся?
И пока Саня размышлял, интересуется он или нет, деда Гриша быстро
предлагал:
— А хошь, белок на шапку достану? Али
тебе лучше ондатра?
И действительно доставал. В три дня.
Однажды он принес Сане паспорт и извещение о посылке. Попросил
заполнить. И тогда Саня узнал, что дедуль его был абсолютно неграмотным.
Не умел ни читать, ни писать!
— У вас же, деда Гриша, поплавок! — не выдержав, рассмеялся Саня.
— А это, сынок, для уважения,— серьезным голосом ответил ему деда
Гриша.— Я его за две беленьких выменял. С ним, поди, и человек по-иному
смотрится!
Посылки приходили ему почти каждую неделю, причем всегда из
одной и той же деревни на севере области, и постепенно Саня стал
догадываться, что дед его приторговывает пушниной.
Прошел месяц. Десятого декабря, вьюжным и холодным вечером,
Саня пришел домой и с удивлением обнаружил, что в их доме пахнет
гулянкой. В коридоре и на кухне стоял специфический запах спиртного,
замешанный на вине-гретно-огуречном аромате; так обычно пахнет в
квартире, где выпивают. Не успел Саня раздеться, как из комнаты вышел деда
Гриша, в сером костюмчике и явно навеселе.
— Ага, вот он где наконец! — радостно
воскликнул дед.— А я уж думал, ночевать не придешь. Ну-ка, пошли ко
мне!
Саня удивленно смотрел на веселого соседа.