— Жаль, что ответы из тебя не вытрахать. Сразу же отключишься, — произнес он низким баритоном, без угрозы, — придется отложить.
Тонкие губы поджались, брови свелись на переносице, будто он всё еще раздумывал над тем, как поступить. Я же не верила своим ушам и с трудом осознавала реальность, потому и спросила, чтобы не мучиться больше от ожидания:
— Поверишь на слово?
— А ты от меня пыток ждала? — взгляд стал испытующим, отчего-то даже недовольным. Он мотнул головой. — Я не бью женщин, с которыми сплю.
— А если слухи пойдут?
— Мертвые не разговаривают.
— Ты серьезно? — с губ сорвался нервный смешок.
— Это же очевидно.
— Нет, я про то, что ты не бьешь женщин, с которыми…
Чезаре не стал дослушивать и перебил:
— У меня тоже есть принципы. Хочешь поговорить об этом?
— Не особо, — волна облегчения накрыла с головой, и я, не успев прикусить язык, выпалила, — если бы знала, что после секса с тобой столько привилегий, давно бы…
Меня распирало от какого-то нездорового смеха: мы переспали лишь раз, и то это произошло на эмоциях, когда мы оба были пьяными, у Чезаре не ладилось с поставками, и он хотел выпустить пар, а меня сжирала тоска по человеку, которого я никогда больше не увижу. Утром я проснулась первая, тут же подхватила одежду с пола и как ошпаренная вылетела из комнаты. Делала вид, что ничего такого не произошло, а для мужчины это тем более не было чем-то важным.
По крайней мере, я так думала раньше, но теперь…
— Ты такая наивная. Каждому слову веришь, — он хмыкнул и тяжелым взглядом прошелся по распахнутому вороту халата, который не скрывал шею, ключицы и часть груди, а затем плавно опустил глаза вниз — к коленкам, зажатым в его тисках. — Я просто тебе верю. Но, если хочешь, можем повторить.
— Как-нибудь в другой раз.
Мои слова вызвали у него еще одну усмешку, однако больше он ничего не сказал. Стал уточнять детали: что со мной делали, как именно похитили, видела ли я чьи-то лица и всё в таком духе. Я говорила, как есть, не пытаясь приукрасить. Сама мало что помнила.
— Значит, глаза завязывали.
— Да. Я правда больше ничего не знаю. Боюсь, они спутали меня с твоей сестрой.
— Вряд ли. Зачем тогда неделю держали? — Чезаре выпрямился и сжал челюсти, раздумывая. — Если бы им нужна была Ари, от тебя бы просто избавились, помучив напоследок. Кому-то нужна была именно ты: целая и невредимая. Потом сделка, видимо, сорвалась. И раз тебе все равно ничего не сделали, то напрашивается лишь один вывод.
— Какой?
— Они испугались заказчика. Накачали тебя снотворным и под шумок вернули обратно, — протяжно выдохнув, Чезаре процедил, — и мне очень интересно, кто мог быть настолько влиятельным, чтобы всё это провернуть.
***
Постельный режим продлевают еще на неделю. От всех вопросов Порте отмахивается, говоря, что тренировки запрещены не просто так. Приказ Чезаре. С чего такая внезапная забота — непонятно. Может, это его изощренное наказание? Знает же, я на дух не переношу безделье. Мысли сразу сжирают, кошмары возвращаются.
И каждый раз чужое, безразличное: «Он уехал. Там, знаешь, семья какая? Деньги, связи — всё при них. А с тебя что взять? Только дурак бы отказался».
Я не верю. Тео не дурак. Он бы отказался по другой причине — пообещал мне, что всегда будет рядом. И где теперь это «всегда»? Сгорело, стухло, негодно больше?
Я кричу, вырываюсь и выворачиваю суставы, пытаясь сбежать от этих жестоких женщин, от клетки, отсыревшей и провонявшей детскими надеждами, и тут же получаю оплеуху. Щека горит огнем, падаю на коленки и, пока пытаюсь проморгаться, получаю еще один удар.
И так каждый день. В приюте достаточно назвать ребенка трудным, и можно творить всё, что заблагорассудится. Одна только боль, а вокруг — никого. Всем плевать, потому что ничейный, брошенный, жалкий и бесполезный.
Я снова рву глотку и ногтями впиваюсь в ладони, чтобы проснуться. Не слышать, не видеть, не реветь… Хватит!
Завеса спадает, и я просыпаюсь, жадно глотая ртом воздух. После кошмара чувствую себя еще более разбитой — тело ломит, голова пустая… выбросить бы всё это на помойку, чтобы, наконец, отмыться, забыть, стать чистым листом, на котором можно рисовать с нуля, но амнезию по заказу не получают.
Колючие струи воды немного проясняют разум. С остервенением намыливаю кожу, будто пытаясь очиститься от страха, недоумения, обиды, такой жгучей, что перед глазами все меркнет. Постельный режим точно не идет мне на пользу, ведь я привыкла выматывать себя в зале до такого состояния, чтобы ни одной мысли не было. Пока собираюсь, думаю о том, чтобы попросить хоть какую-нибудь работу. Или вернуться к себе в квартиру, где никто не будет за мной присматривать, но этого мне явно не позволят.