Меня накрыло сразу после возвращения в стрелковый комплекс. Пока Маша вывозила нас на «Гранте» подальше от превратившегося в рассадник инфернальных тварей «Оазиса» — еще как-то держался. На выбросе норадреналина, скорее всего. А потом — словно пыльным мешком нахлобучило. Всё крутил и вертел в голове короткую схватку с упырями и свое, чего уж там, будем честными хотя бы с собой, паническое «отступление». И чем больше ситуацию анализировал, тем яснее понимал — нету у меня против этих тварей шансов. Сожрут они нас нафиг, и не подавятся. Их там только в «Оазисе» — сотни. А в целом? В Санкт-Петербурге населения — что-то около пяти с половиной миллионов, да плюс область. И я такой, весь героический, с «Яровитом» под люгеровскую «девятку» и магазином аж на три десятка патронов… Герой, мля, непобедимый и неустрашимый… Сука! От этой безысходности опустились руки, пропало желание делать хоть что-то. Хотелось свернуться клубочком на диване закрыть глаза… И такое детское, наивное, чтобы раз — и всё стало как раньше. Инфантилизм и дурость, согласен. Но поделать с собой ничего не могу. Даже ради Маши.
Маша сломалась первой.
— Серёжа, блин, ты вообще собираешься заговорить? — она швырнула в меня стреляную гильзу, неизвестно какими путями оказавшуюся на столе. — Или наша светлость теперь немые? Что делать будем?
Гильза звонко брякнула об стену возле моей головы и упала на серый ковролин пола. Я даже не вздрогнул.
— Мне нечего тебе ответить, Манюнь. Тебе повезло, ты из машины почти ничего не видела. А я их разглядел хорошо. И как они выглядят, и насколько их там много, и как их тяжело убить. Маша, мне страшно. Стыдно, что ты это сейчас от меня слышишь, но всё равно — страшно.
— Но ты же мужчина, Серёжа! Ты же бывший боец спецназа! Ты же воин и защитник, черт бы тебя побрал!!! — в глазах девушки стоят слезы.
Я снова молча утыкаюсь взглядом в стену. Ага, воин… Защитник, мать его, и боец спецназа… С полными штанами. Похоже, никулинская фраза «Я не трус, но я боюсь» забавно выглядит только в кино.
— Знаешь, в чём прикол? — Маша плюхнулась на пол напротив меня, пристально глядит мне в глаза. — Ты сейчас почти как те упыри. Только вместо человечины ты жрёшь самого себя. Ну перестань ты рефлексировать, давай попробуем придумать, что делать дальше. Да соберись же ты, тряпка!
Вместо ответа я с лязгом ставлю на место затвор «Глока» и равнодушно пожимаю плечами. Ну, пусть будет тряпка, тебе виднее…
— Вот так значит? Отлично, — она встала, заслонив свет заходящего солнца за окном. — Пока ты тут жалостью к себе упивался, я проверила запасы. Воды у нас даже питьевой, в бутылках — полно, а техническая, из скважины, будет до тех пор, пока есть электричество. Еды — на десять, а то и пятнадцать дней, если не жрать как не в себя. Генератор сдохнет через месяц в режиме даже самой жесткой экономии, а так — еще раньше. Но! Серёжа, сидеть тут дальше — это тупик, причем уже в самой краткосрочной перспективе!
Она наклонилась вперед, приблизив свое лицо к моему, впиваясь ногтями мне в плечо:
— Сергей, я не хочу сдохнуть здесь. В этой комфортабельной и пока что вполне уютной сраной бетонной коробке.
Я поднял глаза. В её зрачках горело то, чего я вот уже три дня не мог разглядеть в своем отражении — злость. Настоящая, кипящая. Не страх, не истерика. Чистая ненависть. Даже завидно. На меня из зеркала смотрит сейчас вялая апатия.
— Говори! — она тряхнула меня. — Хоть слово скажи, Серёжа!
— Я… — горло перехватило и голос дал предательского «петуха». — Не знаю.
Она отпрянула, словно меня стошнило ей под ноги.
— «Не знаю»? — её нервный смешок резанул, как ножовка по кости. — А кто тогда знает? Эти твари в «Оазисе»? Может, у них совета спросим?
Вместо ответа я снова начал разбирать несчастный «Глок». Больше всего мне сейчас хотелось куда-нибудь сбежать. Спрятаться. Закрыться в той же КХО, где успокаивающе пахнет маслом и оружейной сталью. А еще там никто не задает бьющих наотмашь прямо по роже вопросов и не ждет на них ответов. Но я не уйду, хотя бы на это моего мужества еще хватает. Только не знаю — надолго ли.
Маша выручает меня, сама того не понимая. Голос у нее преувеличенно спокойный и какой-то пустой:
— Сергей, будь так добр, сходи куда-нибудь… Ну, я не знаю, в караул… на крышу… Мне очень нужно побыть одной.
Посидеть на крыше? Да не вопрос! Всё равно сил уже нет смотреть на девушку, которая всё еще надеется на меня, и понимать, что надежды ее напрасны… Спекся «Железный Феликс»…
Идет всего лишь четвёртая ночь с того момента, как все полетело в тартарары, а как сильно изменился мир вокруг! Сижу на крыше, вроде как дежурю, хотя, скорее, просто в темноту пялюсь бесцельно. Ветер гонит по пустой парковке откуда-то принесенные полиэтиленовые пакеты, будто призраки из прошлой жизни. Где-то вдали, за КАДом полыхает пожар: зарево в полнеба, оранжевые языки пламени вздымаются над лесопосадкой гигантскими «лисьими хвостами», но тушить их некому.