— Вот мы и добрались до самого «вкусного»,- вздыхает Док, — до аккуплазмы. Это искусственно созданный патоген, сочетающий черты малярийного плазмодия и вируса. Способ распространения — по большей части воздушно-капельный, но возможен и со слюной через укус, или через контакт с зараженной кровью. Основные переносчики — живущие рядом с нами животные и птицы: крысы, мыши, голуби и вороны. Они — идеальные бессимптомные носители. Их клетки имеют иные рецепторы, поэтому вирус в них не размножается, но накапливается в слизистых оболочках. Путей распространения — несколько: с пометом, который, высыхая, превращается в инфицированную пыль. С перьями или шерстью, там вирус «цепляется» за частички кожи. После заражения вирус встраивается в нейроны и клетки крови, но пока не атакует их. И человек-носитель чувствует лишь лёгкое недомогание, как при простуде. А вот теперь — самое неприятное. Основная особенность аккуплазмы — «эффект критической массы». После окончания инкубационного периода и пока заражённых вокруг мало, паразит «прячется» в организме, вызывая лишь слабые симптомы: лёгкую усталость, редкие головные боли, иногда субфебрильную температуру… Эээ… Ну, в районе тридцати семи — тридцати семи с половиной градусов. А вот при достижении критической плотности носителей, аккуплазма резко активируется, запуская эпидемиологический взрыв. Это похоже на «переключатель», который срабатывает, когда паразит чувствует, что вокруг слишком много заражённых.
— Док, что-то я вообще перестал понимать… Вирус каким-то образом оценивает количество людей вокруг? — я чувствую, что у меня сейчас мозги вскипят.
— Всё верно, Сергей. Вот мы и вернулись к твоему вопросу об экранах с цифрами. Десять тысяч — это теперь предел концентрации живых людей одновременно на территории около двух с половиной — трех квадратных километров.
— Да как такое вообще быть может? Вирус — он же без мозгов!
— Это биология, Сергей. Не всегда нужны разум или хотя бы мозги и инстинкты. Малярийный плазмодий способен годами «спать» в печени, что сделало его прекрасной основой для создания скрытого патогена. А вирус реагирует на биохимические маркеры скученности: на повышение уровня кортизола в воздухе из-за массы людей. Кортизол — это гормон стресса. Рост концентрации CO₂ — это выдыхаемый людьми углекислый газ. Этот процесс называется кворум-сенсинг и он уже давно изучен. Просто никто пока его вот так не использовал… Словом, если предельная концентрация людей на единицу площади не превышена — то всё спокойно. А вот если народу больше…
Я вспомнил кадры с Аничкова моста и Тверской, что мы с ужасом смотрели на моём смартфоне с Машей, и невольно передернул плечами.
— … при достижении «эпидемиологического порога» вирус выпускает нейротоксины и прионные белки…
— Про нейротоксины понял, — подаёт голос Максим, — а прионы — это что? Слово знакомое, на языке вертится, а смысл не помню.
— Прионы — это белки, вызывающие симптомы, напоминающие бешенство. В комплексе с нейротоксинами они блокируют работу префронтальной коры мозга, которая отвечает за логику и мораль. И активируют гипоталамус, древний отдел мозга, отвечающий за агрессию, голод, страх. Отключается в мозгу всё человеческое, остаётся только голодный зверь. В считанные секунды человек превращается в хищника с симптомами, похожими одновременно на бешенство, ботулизм и эпилепсию.
— Нихрена ж себе «к-к-к-комбо!», — не смог сдержаться я.
— Это да, — соглашается Док. — Буквально через полминуты человек перестает осознавать себя, как личность, узнавать близких. Из-за поражения нервной системы зрачки глаз расширены, наблюдается гиперсаливация… эээ… изо рта идёт пена. Кроме того появляется нечувствительность к боли и почти сверхчеловеческая сила из-за постоянного выброса в кровь просто диких порций адреналина… Словом, вы это уже и сами видели… Вот, как-то так.
— Пипец, — тихонько выдыхает Макс.
И я с ним совершенно согласен.
— И, как я уже говорил, возможно и заражение «второго типа», при близком контакте, когда тебя зараженный покусает или оцарапает. Там по каким-то ещё не до конца понятным причинам, скорость активации чуть меньше. Но, даже если останешься после такой встречи жив — минут через десять-пятнадцать — по той же схеме… И с тем же итогом…
— Но ведь есть же иммунные, — мне вспоминаются погибший мужик в автосервисе и спасенные мною из кинотеатра в «Оазисе». — Я же сам на «Балтику» восьмерых таких привёз.
— Есть, и я бы не сказал, что таких мало, примерно два-три на сотню, в среднем. Но даже они… — Николай Николаевич внезапно смолк. — Даже они не спасутся, если окажутся в эпицентре «эпидвзрыва». Представь: толпа, все орут, кусаются… Иммунный стоит посреди этого ада, здоровый, но — его же просто разорвут. Как антилопу среди львов.