По дороге домой я не могла сдержать возмущения.
— Зачем ты швырнул бутылку? Что взбрело тебе в голову?
Он поднял на меня глаза, ничего не ответив. Но этот случай стал началом многочисленных странных, совершенно необъяснимых поступков. Я чувствовала, что этот человек, которого я называла своим мужем, но воспринимала как какого-то непонятного мне ребенка, в полном смысле слова отталкивает меня от себя.
Я пришла к выводу, что подобные приступы необузданной ярости случаются всякий раз, стоит мне поговорить подольше с кем-нибудь из наших друзей-мужчин. Однажды я спросила Ираклия, не ревность ли заставляет его выставлять себя на всеобщее посмешище. Он не ответил.
Конечно же, я ни словом не обмолвилась об этом мамуле. Уж очень не хотелось еще раз выслушивать то, что она думает о грузинах.
Мы были женаты уже около полугода, когда Ираклий выкинул очередной фортель. Произошло это у нас дома, когда в гости к нам пришли наши сокурсники. Мамули не было, она уехала из Москвы куда-то на съемки. На столе стояли бутылки с вином и водкой, все предвещало приятный вечер. Если бы не поведение Ираклия. Чем дальше, тем он все больше мрачнел. Наконец я не выдержала, подошла к нему и тихонько, чтобы никто не слышал, спросила:
— Что с тобой? У нас же гости. Почему ты держишься особняком?
Он бросил на меня обиженный взгляд.
— По-моему, я тебе не нужен. Тебе приятней общество наших друзей, чем мое.
Мне до чертиков надоела его ребяческая обидчивость.
— Если все дело в этом, то почему бы тебе не пойти туда, где ты чувствуешь себя нужным?
Он коротко кивнул, всем своим видом показывая: «Ты еще пожалеешь!» — и вышел в соседнюю, мамулину, комнату. Я вернулась к гостям, исполненная решимости не допустить, чтобы Ираклий испортил своими детскими выходками еще один вечер.
Минут через пятнадцать в мамулину комнату зашел один из гостей.
— Вика! — крикнул он мне.
Я вбежала в комнату. Ираклий сидел на мамулиной кровати. На полу валялась опасная бритва. С обоих запястий в коробку из-под обуви, которую он поставил между ног, капала кровь. Когда я окликнула его, он взглянул на меня тусклым безжизненным взглядом.
Я отвезла его в больницу, где ему наложили швы на запястья. Порезы оказались не очень глубокими. На вопрос, почему он решился на этот ужасный поступок, он ответил:
— Сама знаешь.
И это все, что мне удалось от него добиться.
Когда об этом узнала мамуля, она объявила его сумасшедшим.
Спустя три месяца все повторилось. На этот раз он разрезал вены на внешней стороне запястий. И снова проделал это у нас дома, чтобы я могла вовремя его обнаружить. Снова ему наложили в больнице швы, и мы вместе отправились домой.
— По их словам, Ираклий, порезы не очень глубокие. Объясни мне, почему? Потому, что на самом деле ты вовсе не хочешь кончать жизнь самоубийством, да? Потому, что ты делаешь это только для того, чтобы я видела, как ты истекаешь кровью, тем самым наказывая меня?
Ответа не последовало.
— Это не брак, Ираклий, — продолжала я. — И мы оба понимаем это. Если ты так несчастлив со мной, что хватаешься за бритву, то стоит ли нам оставаться вместе?
Он посмотрел на меня.
— Я очень люблю тебя, Вика.
— Какая же это любовь, если ты не можешь обойтись без бритвы?
Он обещал, что подобное больше не повторится, и сдержал обещание. Но нашему браку пришел конец. Я понимала это — думаю, что и он тоже. И все же мы продолжали жить вместе еще чуть больше года.
Каждый вечер повторялось одно и то же. Как только мы приходили из института, мамуля уходила в свою комнату, а мы в свою. Мы почти не разговаривали. Наконец я не выдержала, наше молчание доконало меня. Однажды вечером я взорвалась:
— Сколько еще может продолжаться это безумие?
— Мы же женаты, — ответил он.
— Нет! — крикнула я. — Нас соединяет только бумажка, больше ничего.
— Ты считаешь, что виноват я?
— Какая разница, кто виноват? Разве нас что-нибудь связывает? Ничего нас не связывает. Мы только портим друг другу жизнь. Мы совсем разные.
Он встал и надел пальто.