Когда пришло время возвращаться к маме, все четыре члена моей московской семьи отправились провожать меня на вокзал. Теперь у меня с собой был другой бумажный пакет с едой на дорогу. И еще два платья, из которых выросла Люся, и зимнее пальто. Но главное — у меня была первая в моей жизни кукла — подарок тети Клавы и дяди Ивана. Тряпичная кукла с раскрашенным лицом и в коротеньком платьице, которое легко снималось и снова надевалось.
Всю дорогу до Петропавловска я не выпускала из рук куклу, которую назвала Таней. Таня была для меня больше чем кукла. Она была моим другом.
Я так привязалась к Тане, что не могла и помыслить о том, чтобы делить ее с кем-то другим. Это была первая в моей жизни вещь, принадлежавшая лично мне. Я знала, что, как только войду с ней в нашу комнату, с ней захочет поиграть Нина — сама мысль об этом была невыносима.
Как только мы пришли с вокзала домой, я прошмыгнула с Таней во двор, где каждая семья держала свою поленницу. Раздвинув немного дрова, я засунула Таню вглубь. И ни разу не вытащила ее оттуда. Пусть лучше останется там, чем кто-то узнает, что она у меня есть.
На мое горе, до неузнаваемости испорченную дождем и снегом куклу однажды обнаружила мама. Так я была наказана за свой эгоизм.
Со временем мы съехали от Олимпиады. Маме надоело постоянно слышать одно и то же: «Это мой дом», «Тут я хозяйка» и терпеть всевозможные придирки. Мы сняли комнату в доме, принадлежавшем женщине по фамилии Шапошникова. Она была совсем не такая, как Олимпиада. Мягкая и приветливая, она сделала все, чтобы мы почувствовали себя у нее как дома.
Наверно, я так хорошо запомнила ее, потому что изголодалась по ласке и участию. У меня до сих пор не изгладился из памяти один день в детском саду, когда мальчик из нашей группы порезал себе игрушкой палец. Он расплакался, и воспитательница обняла его. Я смотрела, как она повела его в медпункт, потом он вернулся, палец был завязан бинтом, а воспитательница весь день не отходила от него. Я не спускала с мальчика завистливых глаз, мысленно говоря себе, что, если бы я была на его месте и со мной обращались так же ласково, я бы с готовностью отдала за это свой палец целиком.
То, на что я решилась после этого, представляется мне сегодня чистым безумием. Когда нас вывели на прогулку, я побежала в соседний скверик, который пересекала усыпанная галькой дорожка.
Сбросив ботинки, я стала бегать туда-сюда по дорожке, надеясь поранить ноги — воспитательница увидит кровь и бросится обнимать меня. Но из моей затеи ничего не получилось.
Тогда я нашла тонкий острый камешек и, подцепив им ноготь большого пальца, сорвала его. От дикой боли у меня перехватило дыхание, из пальца пошла кровь. Ту же операцию я проделала и с большим пальцем на другой ноге. Чуть живая от боли, я заковыляла обратно в детский сад.
— Помогите мне, пожалуйста, — попросила я воспитательницу. — Пожалейте меня.
Боль была чудовищная, но она стоила того. Вот сейчас меня обнимут и приласкают, однако во взгляде воспитательницы мелькнуло бешенство.
— Тебе место в сумасшедшем доме! — завопила она с искаженным от ярости лицом. — Зачем ты это сделала?
Я разрыдалась:
— Мне больно. Пожалуйста! Я нечаянно!
— Если бы хоть один палец, но два пальца на двух ногах — никогда не поверю. Останешься на всю жизнь калекой — так тебе и надо.
— Помогите! — молила я.
Воспитательница пожала плечами.
— Сестра из медпункта уже ушла. Так что помочь тебе некому. Иди домой.
В комнату вошла другая воспитательница.
— Что случилось? — спросила она.
Моя воспитательница показала на мои ноги:
— Можешь себе представить, что она натворила?
Вторая воспитательница оказалась чуть добрее.
— Не надо кричать на нее. Ведь у нее нет ни матери, ни отца. Кто ее научит?
Я посмотрела на свою воспитательницу. На какое-то мгновение я даже забыла о боли.
— Что вы сказали? У меня есть мама, самая лучшая мама в мире!
Воспитательница улыбнулась:
— Вот и иди домой к своей маме, пусть порадуется на тебя.
Превозмогая боль, я доковыляла до дома. Несколько дней я не могла надеть ботинки, поэтому о посещении детского сада не могло быть и речи. Когда мама спросила, почему я учинила такой кошмар, я не ответила. Могла ли я обидеть ее, сказав, что мне не хватает внимания и ласки?
Тогда мама спросила, нравится ли мне в детском саду. Я опустила голову.
— Скажи «да» или «нет», Вика. Ведь за него надо платить.
Я сказала «нет». Мама кивнула.