Знаменитая на весь Советский Союз исполнительница русских народных песен Лидия Русланова стала во Владимирке одной из двух самых близких Зоиных подруг.
После ареста ее мужа, генерала Крюкова, который был правой рукой маршала Жукова, ей дали шесть лет тюрьмы. Поскольку обе принадлежали к миру искусства, они, конечно же, не раз встречались в Москве на разных приемах. Но никогда не были друзьями. Сблизила их Владимирка.
Второй Зоиной подругой стала Зося Грушевская, до ареста работавшая секретарем-машинисткой в Академии наук. Им с мужем вменялось в вину, что они троцкисты. Она понравилась Зое с того самого момента, как впервые вошла в камеру. Зося была худенькая, изящная, ростом чуть меньше 160 сантиметров, с каштановыми волосами и карими глазами. Она все время держала голову немножко набок, словно стеснялась чего-то, но в глазах ее всегда сверкали задорные искринки.
Едва за ней закрылась дверь камеры, она подняла руки и хлопнула в ладоши.
— Здравствуйте, дамы. Не вешайте нос, мои дорогие, американцы спасут нас!
Это было сказано с таким веселым артистизмом, что Зоя со смехом кинулась ей навстречу.
— Хочу представить вас всем присутствующим, после чего мне предстоит отбыть в отпуск.
Здороваясь, Зося с таким достоинством протягивала каждому руку, словно была королевой Англии, принимающей гостей у себя в замке.
— Почту за честь, друзья, — говорила она.
Поскольку у Руслановой водились деньги, она иногда покупала кое-что в тюремной лавке. И всегда всем делилась с подругами. А 18 января, в день четырехлетия Виктории, Русланова преподнесла Зое крошечный тортик, который они с Зосей как-то умудрились сделать из крошек печенья, купленного Руслановой в тюремной лавке, и воды. Тортик украшала одна свечечка, которую они слепили из корки сыра.
Получив подарок, Зоя разрыдалась. Она пыталась представить себе свою четырехлетнюю дочку, но в памяти осталась лишь спавшая в кроватке малышка, какой она видела ее в тот последний раз.
— Ты получаешь какие-нибудь вести от сестры? — спросила Русланова.
Зоя поглядела на нее как на сумасшедшую.
— Я не получаю писем.
— Наверняка у тебя есть разрешение на переписку. У меня есть. Я имею право отправить два письма в год, и мне разрешено получить два в ответ. Тебе надо обязательно выяснить свои права.
— Непременно спроси у них, — вмешалась Зося. — Если не получишь удовлетворительного ответа, я обращусь в Организацию Объединенных Наций.
Зоя спросила. Ей ответили, что в силу тяжести ее преступлений ей разрешено посылать лишь одно письмо в год и соответственно получать одно письмо в ответ.
— Тогда почему же я до сих пор не получила ни одного? — возмутилась Зоя.
Надзирательница поглядела на нее с ненавистью.
— Враг народа не может чего-то требовать. Считай за счастье, что тебя не расстреляли.
Во взгляде Зои сверкнула такая же неприкрытая ненависть.
— Счастье? Здесь? Я хочу послать письмо! Это мое право.
Надзирательница едва взглянула на нее.
— Ты дождешься у меня, получишь свои права.
В тот же день Русланова закатила сцену. Со свойственной ей решимостью она направилась к двери и колотила по ней до тех пор, пока не появилась надзирательница.
— Вы что, не понимаете, что здесь невозможно читать? — заявила она. — Лампочка еле светится. Что-то надо сделать.
На следующий день Зою и Русланову отправили в карцер. Это были узкие камеры чуть больше метра в ширину и два метра в длину. Никакой мебели, лишь вдоль одной стены тянулись похожие на отопительные батареи трубы. Окон тоже не было, скудный свет шел только от лампочки, висевшей под самым потолком. В камере было холодно и сыро.
Зоя потрогала трубы. Они были ледяными, что и объясняло царивший в камере холод.
Вдруг в стену постучали. Зоя подошла к стене и тоже постучала. И услышала из соседней камеры голос Руслановой.
— Зоя?
— Лида? С тобой все в порядке?
— Надо обязательно сказать Зосе, чтобы она написала об этом в ООН! — прокричала в ответ Русланова.
Зоя принялась вышагивать по карцеру. Она ходила, ни на минуту не останавливаясь, из страха умереть от холода. Оглядев камеру внимательнее, она обнаружила между трубами опускавшуюся вниз металлическую полку, явно пригодную для сидения. Вот только полка оказалась слишком холодной.
Зоя снова зашагала по камере, время от времени похлопывая себя руками, чтобы хоть немного согреться. Однако усталость брала свое: в конце концов она решила присесть, предпочтя пол холодной металлической полке. Хотелось спать, но было страшно закрыть глаза. Что если это не усталость, а то дремотное состояние, которое, как она слышала, предшествует смерти от переохлаждения? Хотя вряд ли в их планы входит ее смерть. Какое же это тогда наказание? Не наказание, а избавление. А избавление от страданий вовсе не входит в их намерения. Даже если бы она ничему не научилась с той ночи, как впервые попала на Лубянку, то уж эту истину она знала назубок: в наказаниях эти люди достигли наивысшей изощренности. Несомненно, они не раз и не два проверили опытным путем, какую температуру надо поддерживать в карцере без риска заморозить человека до смерти.