Мэрдан повел офицеров за будку и показал пальцем на ограбленные недавно деревни с торчащими на местах недавних пожарищ обгорелыми трубами.
— Вот вам деревня. А вон другая.
— Которая богаче?
— Ежели говорить о богатстве, вы уже всех одинаково обогатили…
— Ну, ну, знай меру!
— Как не знать. Вон те печи остались на память от господ, которые до вас побывали.
— У-у, гололобый!.. — Офицер замахнулся на него.
Ильсеяр, видевшая все в щелку из сеней, пронзительно закричала. Офицер, вздрогнув, оглянулся. Не ударил. Но, отходя, со злостью ткнул Мэрдана рукояткой сабли.
Мэрдан промолчал.
Когда офицер в сопровождении солдат отправился в деревню, Ильсеяр выбежала из сеней.
— Папа, зачем они пошли в деревню?
Мэрдан тяжело вздохнул:
— Зачем прежние ходили, затем и эти, дочка. Грабить, жечь…
Ильсеяр хорошо знала значение этих слов. Еще недавно такие же вот солдаты на глазах у Ильсеяр обобрали соседнюю деревню до нитки. Тех, кто сопротивлялся, били розгами. Если кто не отворял ворота, так поджигали дом. А дядю учителя за то, что он говорил против грабителей, связали и бросили живого в огонь. И вот сейчас, при словах «грабить, жечь», перед глазами Ильсеяр вновь встала эта страшная картина.
Ильсеяр посмотрела на отца. Лицо у него было серьезное, задумчивое. Он словно не мог найти себе покоя, все ходил взад и вперед возле будки.
Мэрдана и в самом деле обуревали тревожные думы. Четыреста винтовок, восемь пулеметов, три пушки, еще патроны! Сколько людей погубит это оружие! Ведь оно поможет белой банде и пусть ненадолго, но задержит наступление красных…
Возможно, скоро придет буксир и вытянет пароход с мели. Вернутся эти грабители, погрузятся на пароход и уплывут… Что же делать?
Вдруг Мэрдана осенила мысль: в лесу скрывается отряд партизан. Они готовятся к прорыву фронта белых, чтобы присоединиться к частям Красной Армии. Что, если сообщить отряду об этой своре? Да, но как? Под каким предлогом отлучиться от будки?
Недолго думая Мэрдан вошел в сарай и вскоре появился оттуда, нацепив на себя холщовый фартук. В руках он держал ведерко со смолой и паклю. Размеренным, спокойным шагом он пошел по обрыву дальше от будки и, спустившись к берегу, направился к расколовшейся древней лодке, которая лежала на отмели. Мэрдан решил повертеться для отвода глаз возле лодки и потихоньку скрыться, пойти низом в соседнюю деревню, а оттуда пробраться в лес, к партизанам. Но напрасно возился он. За ним упорно следили несколько солдат, и Мэрдан, махнув рукой — дескать, бесполезный труд, — снял фартук и, бросив его в лодку, поднялся по откосу к себе, в будку.
А время шло.
День становился жарче. Редкие белые облака растаяли, словно снег под весенним солнцем. Небо прояснилось. Пробегавший временами ветер совсем утих. Солнце тянулось к зениту, взбиралось все выше и выше.
Мэрдан выглянул из будки и окликнул дочь. Ильсеяр не отозвалась. Обеспокоенный Мэрдан поспешил к обрыву и сбежал по крутой тропинке к реке. Ильсеяр сидела, прислонясь спиной к покривившейся березке, которая росла у самой кромки берега, и пошлепывала маленькими ножками по воде. Ясные глубокие ее глаза в упор смотрели на пароход.
По палубе парохода расхаживали взад и вперед двое часовых, а внизу раздавались звуки гармони, брань и крики. Ильсеяр было как-то страшно и жутко, но она и сама не понимала, что заставляло ее сидеть и смотреть на пароход, казавшийся ей огромным чудовищем. Только время от времени она быстрее и сильнее шлепала ногами, чтобы всплески воды заглушали шум и гогот, доносившиеся с парохода.
Когда тебя одолевает вопрос, который ты никак не можешь разрешить, лучше на время отвлечься от него совсем. И Мэрдан, как бы отбросив удручающие его думы, подошел, насвистывая какую-то песенку, к дочери и присел возле нее на корточки.
— Вода теплая, дочка?
— Теплая.
— А ты купалась сегодня?
— Нет.
Ильсеяр отвечала неохотно, и Мэрдан понял, что и она сильно растревожена.
Рассказ отца о трагической смерти матери, сожженные и разграбленные деревни, повешенные крестьяне, заживо брошенный в огонь учитель… да и обрывки разговоров, которые она слышала дома, когда у отца собирались люди с завода и деревень, — все это наводило Ильсеяр на размышления, делало ее старше. Она уже, как говорил дед Бикмуш, начинала отличать черное от белого. Поэтому так беспокоили ее и этот пароход, и рыжебородый офицер, отправившийся грабить деревни, и солдаты.