Приняв душ, мы с Ариэлькой позавтракали, как и положено студенткам, кофе с подсохшими вчерашними (или позавчерашними) булочками, и, побросав кое-какие вещички в рюкзак, выбежали из общежития.
На остановке расцеловались, прощаясь, пообещав созвониться-списаться в самое ближайшее время, после чего Ариэлька впрыгнула в свой автобус, который умчал ее к нужной ветке метро, а я осталась дожидаться маршрутку.
По дороге домой я заскочила в Буслик, детский магазин, и купила самого классного робота (на мой взгляд), трансформера, с горящими глазами и весьма устрашающего с виду. После чего антилопой поскакала к отчему дому. У аптеки замешкалась, думала позвонить маме и спросить, не надо ли чего, но вспомнила ее вчерашний тревожный тон, усердие, с которым убеждала меня ехать к Иришке, а потом как можно быстрее и на дольше на океан… и не решилась.
Входная дверь тренькнула, пропуская меня, и, оторвав взгляд от монитора, на котором идет жаркая битва в Архейдж, на меня подняла взгляд консьержка, тетя Луша.
Лукреция Павловна подняла палец вверх, что означало секунду, умело вывезла свою эльфийку из стана вражеских кобольдов и, снова взглянув на меня, поправила очки на переносице.
— Белоснежка? — удивленно пробормотала она. — Доброе утро! А ты какими судьбами?
— Здравствуйте, Лукреция Павловна, — поздоровалась я, чуть скривившись на «Белоснежку», хотя тетя Луша всегда так меня зовет… как и окружающие. — Так у меня каникулы уже.
— Быстро, быстро, — удивленно пробормотала тетя Луша и снова поправила очки. — Слушай, тут такое дело, поселение этих кобольдов никак пройти не могу… Вот же крысы поганые! У них шаманы воинам помогают! Не пройти…
Я как-то помогала Лукреции Павловне в Варкрафте, Архейдж она освоила только в этом году. Естественно, я посоветовала установить, когда была дома весной, и вот, пожалуйста.
— А вы кто по специальности, теть Луш? — поинтересовалась я.
— Моя эльфийка Лукриэль, — с гордостью сообщила консьержка. — Боевой маг, вивисектор.
— О, так вам легкая броня нужна и двуручный посох, или одноручный и щит, — протянула я. — А вы, отсюда вижу, в тяжелой бегаете. Переоденьтесь и сами их всех замочите!
С этими словами я проскользнула к лифтам, а тетя Луша переводила недоуменный взгляд с меня на экран. Отчего-то показалось, что консьержка очень удивилась при виде меня, а потом как будто специально хотела задержать.
Так и есть.
— Ташечка! — крикнули мне вслед.
Но спасительные двери лифта раскрылись, я в них юркнула, помахав напоследок тете Луше, делая вид, что не поняла ее окрика, отметив про себя, что консьержка захлопнула ноут и взяла в руки мобилку.
Когда двери лифта снова распахнулись, на двенадцатом этаже, на площадке меня поджидала мама.
Но в каком виде!
Мамочка у меня очень красивая и молодая. Светленькая, волосы вьются, лицо сердечком, как у куклы Барби, стройная, с большой грудью. Она даже по дому носит шикарные платья или модные леопардовые лосики и тунички с горловиной на одно плечо, обожает кристаллы и стразы. Причем если на ком-то блестки выглядят мягко говоря, неуместно, то на мамочке любой наряд, даже самый вычурный и экзотический, смотрится шикарно. Словно райская птичка залетела в нашу серую реальность из другого мира, и, как ни старается закосить под местного воробья, красит серой краской перышки, а яркое оперение все равно пробивается, не скроешь. Надо сказать, фигура и овал лица у меня в нее, и в чертах что-то похожее есть. Только волосы темные, почти черные, но с каштановым отливом, тяжелые, явно папины, и глаза зеленей листвы.
Сегодня же мамочка была одета в какой-то невообразимый балахон, кутающий ее до подбородка и да кончиков пальцев рук. Такой широкий, с продольными складками, что непонятно, какая там, под ним, фигура. На голове — бледно-голубой платок в тон, что до последней волосинки прическу скрывает. Макияж — тут только мой опытный глаз определил, что он есть, а так с двух шагов даже туши на ресничках не заметишь.
Расшит балахон индийскими огурцами и ящерками, тоненькими, бледными, но какими-то живыми, с растопыренными лапками.
— Дочь моя! — возвестила маменька на всю площадку, стоило дверям лифта разъехаться.
— Мам, ты чего? — интересуюсь, выходя из лифта и чмокнув родительницу в холеную щеку. — И что с тобой? На тебе? Ты с Виталием Владиленовичем поругалась и теперь в монастырь уходишь? В прошлый раз ты ему обещала в мужской уйти.
Мамулечка замешкалась, но лишь на пару секунд. В следующий миг порывисто обняла меня, прижала к груди.
— Ташечка, девочка моя, Белоснежечка.