«Красиво, — печально вздохнула она. — Красиво, но зря».
То же самое она могла сказать теперь чуть ли не обо всём, что её окружало. А время летело, летело вперёд — но, когда за ним следили, замедляло ход. В этом и заключалось спасение — или, хотя бы, отсрочка. На громадных часах не было секундной стрелки, а минутная еле скользила по треугольному циферблату слева направо, так что при взгляде на неё могло показаться, что время вовсе остановилось. В Эрнерборе оно всегда текло неспешно и размеренно несмотря на то, что это был крупный город — особенно вечером, тем более таким приятно осенним, наполненным горьким ароматом рябины и кленовых листьев.
Паландора глядела на темнеющий силуэт треугольника, на матово латунный ноль на его вершине — он же девять. Шёпотом отсчитывала одиннадцать секунд до единицы и столько же — до двойки. От четвёрки, притаившейся на левой половине основания треугольника, она добавляла двенадцать секунд до пятёрки, а после — снова по одиннадцать на каждый шаг до девятки. Итого сто. «Минута, — вздыхала она, — ещё одна миновала, растворилась в вечности». Так она незаметно для себя прикорнула, а проснулась — вот чудеса! — уже в своей постели, в замке Пэрфе, оттого, что за окном было белым-бело, так ярко бело, что белизна эта проникала сквозь толстые шторы и спальный балдахин, и слепила глаза. Последний раз она встречалась с такой белизной, когда захлопнулась призрачная дверь за Грэмом Рэдклом — последняя в его жизни.
Паландора поднялась и выглянула в окно. Леса, и холмы, и дальние башни Озаланды были укутаны первым снежком.
Казалось, только вчера она сидела у окна в осеннем Эрнерборе и следила за стрелкой часов, а теперь уже вдруг наступила зима.
Глава 27
Паландора могла сколько угодно считать себя несчастнейшей из смертных, запираться у себя в комнате, без энтузиазма следить за постройкой водяных мельниц, которые вот-вот уже собирались ввести в эксплуатацию, вздыхать и не вылезать из ванны, но ей несказанно повезло. Она ожидала свершения своего приговора в одиночестве. Что же касалось Рэя, тот был вынужден пребывать в обществе старшего брата и, несомненно, облегчения ему это не приносило. Он с головой ушёл в административную работу, часто выезжал с отцом по делам, но, возвращаясь, неизменно видел его самодовольную рожу.
«Всё ещё злишься? — спросил его Рэдмунд ближе к зиме. — Уже забыл бы давно: велика потеря. А не можешь — так съезди к своей ненаглядной на день Зимнего Единства».
Съездили, в итоге, всей семьёй: не пристало начало паланора справлять в узком кругу. А для кианы Виллы они теперь всё равно уже были как родственники. Так что уговорились первые дни зимы провести вместе. По первому снегу спустились в санях в Озаланду, щедро украшенную ветками ели и эластанского падуба. Зима в этом году нагрянула преждевременно, и Третье озеро уже покрылось льдом.
«Если морозы продержатся ещё хотя бы неделю, можно будет организовать каток», — поделилась киана Вилла.
Паландора и Рэй избегали смотреть друг на друга открыто — при том незаметно не сводя один с другого глаз. Они не виделись целую осень. Каждому было что сказать, но никак не на виду у всех. Пока же рассчитывать на то, что их оставят одних, не приходилось.
Лишь когда на рыночной площади их обступила толпа колядников, обходившая дома и не упустившая случая покликать удачу гердам прямо на ходу, Паландора уличила момент и приблизилась к юноше.
— Почему вы тогда не приехали? — спросила она как можно безэмоциональнее и, добавив голосу стальных нот, уточнила: — Можете считать это праздным любопытством. Не похоже, чтобы для вас это имело какое-то значение, но я хочу, чтобы вы знали: я ждала вас.
— Правда? — прошептал Рэй, посветлев лицом. — А я думал…
— Вы думали — что? Что слово кианы — пустой звук? Что она привыкла разбрасываться словами?
Рэй отошёл за угол ближайшей тумбы для объявлений и афиш и поманил её к себе. Говорил горячо, впопыхах.
— Я не знал! Я не ведал, что так может сложиться. Когда я приехал домой, отец отослал меня в Кэлби, затем в Эрнербор. Я возвращался оттуда с намерением всё ему рассказать, но этот, — он кивнул в сторону старшего Рэдкла, не решаясь и не желая называть его по имени и тем более братом, — уже меня опередил. Что я мог думать, киана? Тысячу разных вещей! Что вы меня разлюбили, что предпочли его… Что не любили вовсе никогда…