— Я смотрю, вы весь день сам не свой. Что же вас так огорчает, киан Рэдкл? — насмешливо спросила его Паландора, поправила ветку апельсина и, подбоченясь, добавила: — Неужели вы полагаете, что на его месте должны были быть вы?
— Это было бы… Если бы вам было угодно… — промямлил Рэй, которому от неожиданности никак не удавалось сообразить, что именно он хочет сказать.
— Мне было бы угодно, если бы вы проявили в этом деле настойчивость, так красящую мужчину, — ответила Паландора. — Если бы вы нашли в себе силы бороться за наше будущее. Если бы сумели меня защитить, не струсив ни перед братом, ни перед вашим отцом. Но вам это совершенно не свойственно. Вы — не боец. Так стоит ли теперь огорчаться и лить слёзы?
— В таком случае, мне только остаётся от всего сердца пожелать вам счастья, — ответил Рэй, выпрямившись и вздохнув. — Уверяю вас, вам повезло найти бойца, которого вы так искали, в лице моего старшего брата.
— Рэй Тоур Рэдкл, вы так ничего и не поняли, — сказала Паландора. — Я не люблю вашего брата, и не смогу полюбить уже за одно то, как он поступил со мной, не считаясь с моими чувствами и желаниями. Но я не думаю, что смогу любить и вас, поскольку вы точно так же пренебрегли моим мнением. Вы первый отказались от нас и тем самым предали меня — как и ваш брат.
Не добавляя более ни слова, она отошла от окна и скрылась в проходной комнате, выходившей в смежную галерею, где она едва успела разминуться с прачками, относившими в спальню свежие простыни.
— Каких же белоснежных простыней нужно этим господам? — спрашивала одна другую. — Уж я их отбеливала, отбеливала, все руки стёрла в кровь, а Леда говорит, что можно было и побольше постараться.
— Да не бери в голову, — ответила вторая, что постарше. — Как закроются в спальне, займутся пересчитывать подарки, а после до дела дойдёт — до простыней ли будет!
Паландора рассмеялась было, но тут поняла, что речь шла о ней, и от этого понимания ноги у неё подкосились и она едва успела зайти в первую попавшуюся комнату, чтобы опуститься на ближайший стул. Лицо горело, а в животе, напротив, похолодело, и бешено колотилось сердце. Она подняла с низкого столика журнал и принялась обмахиваться им, как веером. Женщины напомнили ей об очередном досадном моменте, который ждал её сегодня вечером. Может, имело смысл сказаться больной? Ей даже поверят, ведь, признаться, сейчас она не выглядела слишком цветущей.
Дверь потихоньку отворилась, и в комнату проникла Рруть — разгорячённая танцами, запыхавшаяся. Напевая себе под нос вполголоса, она присела на диванчик у стены, не потрудившись разгладить предварительно юбки и смяв их. Откинулась на спинку и заболтала в воздухе изящными ножками в белых чулках, и тут только заметила Паландору.
— Ах, вот вы где, госпожа! — воскликнула она. — Я вызвалась сбегать за вами, ведь скоро подадут десерт и, к тому же, в ваше отсутствие, ваш супруг пригласил меня на танец. Я решила вам сразу рассказать сама, чтобы люди потом не болтали. Надеюсь, вас это не слишком расстроит.
— Вовсе нет, — обнадёжила её Паландора.
— А как он ведёт… Своеобразно, но уверенно, — добавила девушка и засмеялась. — Мы чуть не сбили с ног оркестрантов!
Паландора слушала её и рассеянно улыбалась. Ей пришла в голову одна идея, которая не сулила ничего хорошего, но, всё же, она была куда лучше того, что ей предстояло по завершении дня.
— Рруть, скажи мне, ты любишь меня? — обратилась она к служанке.
— Конечно! — с готовностью ответила девушка. — Вы всегда были так добры ко мне и обходительны. Просили обращаться к вам на «ты», когда нас никто не слышит, и называли своей подругой.
— А Рэдмунда ты любишь? — спросила её Паландора.
— Киана Рэдмунда? Я его совсем не знаю, но, думаю, что он хороший человек. По крайней мере, надеюсь.
— Рруть… — решилась она, наконец, потирая пальцами виски, — у меня будет к тебе одно поручение личного толка. Ты не могла бы сегодня вечером подменить меня… в моих личных покоях…
И, наклонившись к девушке, она прошептала ей на ухо ещё пару слов.
— Что? — вспыхнула служанка. — Но, киана Паландора, как можно… Я… я, право…
Паландора прижала палец к губам и посмотрела на неё такими жалостливыми глазами, что на собственные глаза Рруть навернулись слёзы.