Поутру Паландора рассталась с юным Рэдклом, поблагодарив его за помощь, и наняла крытую коляску, которая, превозмогая непогодье, отвезла её на северо-запад, поднялась, скрипя колесами и поднимая брызги, на вершину холма и остановилась во дворе замка. Паландора велела подбежавшим дворовым расплатиться с возницей и, обходя лужи и высоко поднимая ноги так, чтобы чрезмерно большие сандалии с них не слетели, заспешила в вестибюль, где, — она знала, — на втором этаже, возложив на балюстраду свои мягкие красивые руки, лишь недавно занявшиеся покрываться сеткой морщинок, стояла в ожидании киана Вилла. Сейчас она войдёт, встретится с ней взглядом — и что сочинит? Она раздумывала над этим всю дорогу, зябнув и кутавшись в плед, но так ничего путного и не сообразила. Своевольно отправилась на прогулку и добралась с попутными подводами до самого Астура — но почему? Для чего? Как посмела? Ответов на эти вопросы она не найдёт даже в столовой, когда оденется, наконец, потеплее, спустится к обеду и будет долго невидящим взором буравить тарелки и блюдца, и пить третью чашку чая, не ощущая вкуса и сгорая от стыда. А пока, у балюстрады, киана Вилла посмотрела ей в глаза — ровно, спокойно, без гнева и укора, и так же спокойно сказала: «Вот именно поэтому я не могу допустить, чтобы ты стала гердиной, пока мы не подберём тебе достойную партию».
[1] В связи с тем, что разговор о часах в произведении зайдёт ещё нескоро (но обязательно состоится), предупреждаю заранее: время всегда указывается местное. «Один час» — это не шестьдесят земных минут по шестьдесят секунд, а существенно больше.
Глава 8
Рэй, в свою очередь, оседлал коня и понёсся под проливным дождём по направлению к замку Рэдкл. Его рысак, обыкновенно смирный, всхрапнул, попав под дождь, вытянул шею и припустил в сторону дома долгой устойчивой рысью: он не намеревался мокнуть дольше положенного. Так что до замка Рэй домчался относительно скоро. Спешился, сбросил насквозь промокший плащ и, поручив его, а также седельные сумки с ярмарочными покупками слугам, заспешил по каменным ступеням. Поднимаясь к себе, он столкнулся нос к носу с Рэдмундом, который тоже недавно вернулся домой и ещё не успел снять отсыревшую накидку.
«Кого я вижу, — стиснув зубы проворчал старший брат. — Ну что, ума тебе хватило? Хватило даже куражу? Пост захватил мой, узурпатор, теперь я, значит, ухожу?!»
Ему хотелось всего лишь подразнить Рэя корявыми рифмами и намекнуть на то, что он имел честь ознакомиться с его так называемым «сонетом», но упоминание о потере статуса наследника вновь начало выводить его из себя. Распалившись, он схватил Рэя за грудки, и от его взгляда не ускользнуло, как тот побледнел. В конце коридора послышался топот каблуков.
— Явились вы оба! Замечательно. И где, позвольте поинтересоваться, вас три дня носило?
Феруиз не требовался ответ на этот вопрос. Её братьям предстояли большие перемены в жизни, и каждому требовалось время, чтобы это осмыслить, по-своему. А посему в их трёхдневном отсутствии не было ничего необычного, и Феруиз лишь слегка раздражало, что всё это время она провела здесь, занимаясь, по сути, их обязанностями, а также уверяя отца, что ребята совладают с собой и не наделают глупостей. Хотелось бы ей самой в это верить. Рэдмунд обмяк под её взглядом, отпустил брата, коротко бросил: «Я к себе. Встретимся за обедом».
И удалился, оставив их за спиной. Прошествовал в свою комнату, сбросил сырую одежду, бухнулся на кровать, чуть не задев головой спинку. Всё тело болело, ныли руки и ноги, вдобавок саднило предплечье. Он оголил его и подошёл к зеркалу. Его взору открылась чернильная картина: клинок, охваченный огнём и венчанный резной короной. Кое-где виднелись остаточные кровоподтёки и гематомы. Мастера в Рэди-Калусе были первоклассные: бондари, каменщики, стеклодувы, кузнецы. Скорняжники-сакшоисты. И солдаты здесь славные были, все, как на подбор, молодцы-храбрецы. Но татуировщики среди них, прямо так скажем, неважные. А уж после бутылки вина — и подавно. Хоть этот парень и бил себя в грудь (расписанную шипами и орлиными перьями) кулаком, и кричал, мол, талант не пропьёшь — а, гляди-ка, набил синяков. Сама татуировка, правда, была не так уж плоха: края ровные, рисунок чёткий. Увидит отец — ух, задаст трёпку, вестимо. Впрочем, это уже не его проблемы. Он теперь не наследник, и может творить всё, что заблагорассудится.
Так рассудил он ещё в тот момент, когда мчался, не разбирая дороги, на Вихре и клял всё подряд, до чего могла дотянуться его память. Себя, отца и брата, вновь себя. Хану, хановских балбесов, вновь себя. И далее по кругу. Зелень рябила перед глазами, зной палил, конь под ним высоко подкидывал ноги, галопировал от души. Постепенно он начал хрипеть, выбиваться из сил, пришлось перейти на кентер. Утихомирить его и себя заодно. И вот тогда ему в голову пришла новая мысль. Эта мысль не приносила полного удовлетворения, но хоть немного облегчала страдания. Теперь, когда он больше не являлся наследником, ему не было нужды блюсти моральный облик. Не то чтобы он и раньше свято его хранил, как в этом можно было убедиться, но сейчас судьба дала ему повод расслабиться. Пить вино. Гулять с друзьями. Любить женщин. С последними, допустим, ему приходилось раньше временить: неписаные законы диктовали гердам иметь отношения лишь с теми, с кем они намеревались связать себя узами брака, избегая лишних интриг. В общем, именно поэтому женщины не оставались к нему равнодушными: он был выгодным женихом, и вдобавок недурён собой. Одних пугали его шрамы и сломанный нос, другие, напротив, жалели его, и эта жалость, в сочетании с восхищением его крепким сложением, в сумме давали сильное чувство. Которым теперь настало самое время воспользоваться: пока они ещё не в курсе произошедших в его жизни перемен. «Подло, скажете вы? А отбирать у меня статус разве не подло?!» Так размышлял он, а сам уже пустил коня по дороге к пригороду, где квартировались его закадычные друзья Налу и Агрис. Оба, ожидаемо, обнаружились в местной пивной, где неторопливо и с расстановкой завтракали: для них утро только началось. Накануне им удалось разжиться деньжатами: в какой-то момент в самый разгар драки в «Двух Подковах» Налу затеял принимать ставки. Одни были уверены, что Рэдмунд в одиночку справится со всеми, другие — что будущему герду накостыляют, как следует. Но, благодаря своевременному появлению Феруиз, все ставки оказались провалены, и Налу унёс ноги с изрядно отяжелевшими карманами. Кое-кто пытался возражать, конечно, но побоялся его кулаков. Теперь они на пару с Агрисом спорили, как поступить со свалившимся богатством. Агрис предлагал не ходить вокруг да около, а спокойно его прокутить; более практичный Налу же настаивал на обновлении экипировки. Пора было освежить обмундирование, да и сбруя у коней прохудилась. А гонорар им когда ещё выплатит казна. Но друг не видел в этом никакого размаха. Экипироваться сможет и дурак, эка невидаль. А вот хорошенько погулять, да с дамами — это вам не шутки!
— Ну уж нет, — возражал Налу. — Так мы спорить до вечера будем. Что скажешь, поборемся силой? Кто победит — тот и решит, как мы поступим.
— Э, брат… — протянул Агрис, разгадав намерения друга, обладавшего недюжинной силой, — так дело не пойдёт. Давай-ка лучше в ножички сыграем!
Но здесь уже подслеповатый Налу рисковал потерпеть поражение, а потому отверг его предложение.
— Как же мы тогда поступим?
— Как-как… — заворчал Налу, — знамо как. Выпьем пивка да закусим пирожками. Кто больше съест пирожков — тот, считай, победил.
В этом предложении Агрис не уловил подвоха. Здесь их силы, несмотря на разные весовые категории, были равны. Так что он согласился и, обзаведясь блюдом с пирожками и независимыми свидетелями, друзья начали состязание. Свидетели зорко следили за калорийностью начинки: не хватало ещё, чтобы один из соперников объелся капустой, в то время как другой давится грибами. Хозяин, наблюдая за тем, с какой скоростью выпечка исчезала с подноса, снарядил всех своих кухарок срочно месить тесто и ставить в печь свежую партию. Откупорили новый бочонок, и вся пивная заразилась духом соревнования. В самый разгар этого действа и заявился Рэдмунд. Не обращая внимания на рукоплескания толпы и гомон, он нацедил себе из бочонка самую большую кружку, смахнув пену, осушил её до дна и потянулся к подносу, где тут же получил по рукам.