Наконец их довезли до северных городских окраин, где протекала речка Торфяновка, шумная, блескучая на солнце и полная крутых изгибов, которые угадывались промеж сопок, видневшихся за толстой городской стеной. Бурля своими белыми водами, она огибала Рэди-Калус по касательной и устремлялась на юг, на сотню миль, к гарнизонам — с тем, чтобы расшириться, впитать в себя окрестные воды, умерить быстрый бег, утратить белизну и степенно излиться в океан. Лет пять тому назад озорная компания Рэдмунда задумала сплавиться по этой реке до самого моря, но их плот разнесло в щепки, едва они успели удалиться от города. Кто же знал, что южнее Рэди-Калуса начинается серия крутых каменистых порогов и водопадов. Ребята не справились с управлением (точнее, на такой скорости ни о каком управлении речи быть не могло) потеряли все свои припасы, размозжили плот. Как сами отделались лишь ссадинами да ушибами и наглотались воды — уму непостижимо. Ох и ругали их тогда — особенно Налу как самого старшего, кому грозило исполниться восемнадцать. С пятнадцатилетних балбесов Рэда и Агриса чего было взять! Сейчас Рэдмунд, держа в голове эти воспоминания, с улыбкой глядел на белые воды Торфяновки, на берегу которой недавно было открыто неплохое заведение с летней верандой на сваях, над самой бурной рекой. Приятно было посидеть здесь на лакированных дощатых скамеечках, послушать, как шумит река, как пенится и брызжет, подобно элю в кружке, как огибает камни и уносит мелкий сор, а у самого дна, не обращая внимания на стремительный поток, резвятся пятнистые форели, изгибаются всем телом, соприкасаются носами и губами и расплываются врозь. Здесь же на подмостках расположился военный оркестр: ребята из караула северной стены договорились с хозяином, что будут приходить сюда играть марши и бравурные мелодии. Им — разминка и кое-какой доход; владельцу заведения — атмосфера. Сейчас они, насупившись, с важным видом настраивали инструменты и искали палочки, которые совсем юный безусый барабанщик, выступающий здесь впервые и очень волнующийся, уже успел потерять. Наконец, отыскали: шестилетний мальчишка со своим младшим братом потихоньку утащили палочки, привязали к ним кусочек бечёвки и, пока их родители наслаждались заливной рыбой и обществом друг друга, не обращая внимания более ни на что и ни на кого, мальцы, деловито свесив босые ноги с платформы, пытались удить в белых водах форель. Палочки у них отобрали, повар проводил мальчишек на кухню, показать свежий улов и приготовить рыбу у них на глазах, а оркестр, наконец, грянул марш, пытаясь превзойти рёв и грохот реки.
— Вот что, — сказал Рэдмунд, оглядев подтянутых военных, их строгую идеально отглаженную форму, серьёзные и нарочито суровые, несмотря на молодость, лица, а также проникшись их стройной игрой, бравурными звуками марша, духовыми, звучавшими в самом сердце, и перкуссией, отдававшей каждым ударом где-то в области почек, — запишусь-ка я к вам в полк.
Агрис рассмеялся шутке товарища, а Налу хлопнул его по плечу, грозясь оставить крупный синяк.
— Добро пожаловать, старина! Только таких у нас не хватало!
— Я серьёзно, — сказал он, — не думайте. Будет хоть, чем заняться.
— А то будущему герду больше нечего делать, — возразил Агрис.
— Всё же, я так решил. Но мы об этом с вами завтра потолкуем. А пока…
И ребята вернулись к обществу своих дам. Все четыре оказались близкими подружками из одного района — соседки и ровесницы, каждой в аккурат по восемнадцать-девятнадцать лет. Они смеялись в ответ на остроты Агриса и сами не упускали случая пошутить. Рэдмунд с непривычки наблюдал за ними, как посетитель музея современного искусства за выставленными в галерее экспонатами: любовался, порой даже искренне изумлялся: ишь ты, какая штука. Изредка отвлекался, и память об утреннем разговоре колола его в бок острой булавкой, тогда он заказывал ещё по кружке эля и медленно, но верно доходил до кондиции. Теперь экспонаты казались ему ещё более достойными внимания, лица — счастливыми, музыка — громкой и положительно бравурной. Налу отошёл осведомиться насчёт жаркого, Агрис показывал незамысловатые фокусы с монетками, а девушки внимательно за ним наблюдали, надеясь раскрыть секреты его трюков. Одна из них, тем временем, поглядывала на Рэдмунда — так, чтобы этого никто, кроме него, не видел. Белолицая, розовощёкая, не слишком в теле, но и не чересчур худая, с курчавыми светлыми волосами под платком, расшитым васильками и незабудками, и такими же глазами в тон платка, лукаво прикрытыми подведёнными карандашом веками, она была одной из тех красавиц, побойчее да попроще, за которых мальчишки уже в начальных классах школы лупят друг друга портфелем по макушке, а позднее хулиганы расквашивают носы в подворотнях.
— У, девушка, — воскликнул Рэдмунд, не без труда сфокусировав на ней поплывший было взгляд. — Вы прекрасны! Расцеловал бы вас в обе щёки, но, увы, мы не настолько близко знакомы.
— Ну, это можно исправить, — ответила его собеседница, на глазах покрываясь румянцем. — Я — Матья.
— Дочка сапожника на углу Рябиновой и Бакалейщиков, — шепнул ему на ухо Агрис, заметив интерес друга, но Матья, которая всё расслышала, прервала его.
— Я и сама могу о себе рассказать. Нешто у меня какие тайны? Да, мой отец делает и починяет обувь, а я помогаю ему по мере сил, по совместительству подрабатываю в бакалее и сижу с соседскими детишками. Эти два дня у меня выдались свободные, вот и выбралась с подружками погулять.
— Как-нибудь, в один из этих дней, я загляну к вашему отцу и справлю сапоги, — пообещал Рэдмунд.
— Милости просим! Добрая работа, достойная киана. Украсим их гравировкой и сделаем хорошую скидку.
Её расторопность и отсутствие необходимости лезть за словом в карман всё больше приходились ему по душе.
Музыканты заиграли меж тем военный вальс, и посетители, шурша юбками и роняя стулья, поднялись из-за столов, заспешили на открытую сцену под разноцветными масляными лампами. Первыми на середину вышли почтенные родители юных горе-рыбаков, закружились, понеслись волчком, как единое целое. К ним присоединились остальные, занялись отстукивать нетленные три такта каблуками. Агрис раскланялся, подбросил в воздух последнюю монетку и проворно повёл сразу двух девушек танцевать.
— Присоединимся? — спросил Рэдмунд.
— Ой… — смутилась Матья, — я вальсировать не умею.
— Да чего там уметь? — развязно ответил он. — Этому даже мой брат обучился. Сразу видно: дурацкое дело нехитрое! Пойдёмте, я вам покажу.
Танцевал он, сказать по совести, куда хуже Рэя, несмотря на то, что даже сейчас не упустил свой шанс над ним посмеяться. Аристократов в обязательном порядке обучали классическим танцам, так что сыновья Тоура Рэдкла не стали исключением. Младшему брату это занятие пришлось по душе, его нередко можно было застать даже вне уроков выписывающим па в танцевальном зале. Старший же относился к этому как к очередной досадной рутине, которую просто нужно пережить. Кое-как научился не наступать партнёрам на ноги и не путать шаги, да довольно было с него. Сейчас, однако, он впервые заметил, что от танцев есть хоть какая-то польза. Он наскоро показал Матье основные движения и повёл. Вёл, причём, по какой-то своей траектории, упрямо не желая следовать общепринятому движению против часовой стрелки. Партнёрша легко поддавалась, чего нельзя было сказать о соседних парах, подчас улепётывающих от них, как гуси от дворового пса, вытянув шеи.
«И поделом, — думал он и пьяно ухмылялся, — какая, в сущности, разница».
Впрочем, эта его тактика, не рассчитанная на сопротивление, показала себя хорошо в случае с движущимися объектами, обладающими необходимой быстротой реакции. Что же касалось неодушевлённых предметов, тем приходилось лишь уповать на чудо, и до поры до времени судьба их миловала. Но вот, довальсировав до края площадки, Рэдмунд развернул Матью чуть более резко, чем положено, и та задела крепким бедром угол небольшого стола на две персоны, ныне, по счастливому стечению обстоятельств, пустующего, а оттого не преминувшего накрениться и сбросить своё нехитрое содержимое, задребезжавшее по кромке столешницы, прямо в бурные воды, а потом и самому последовать за ним, сверкнув напоследок беззащитными лакированными ножками. Река шумела, оркестр грохотал, и бесславная гибель стола осталась никем не замечена — кроме, разве что, самих виновников его падения, которые стыдливо хохотнули и поспешили удалиться в противоположный угол.