Но сейчас появление призрака застало Паландору врасплох, в том числе ещё и потому, что сама она не вполне была в своём теле. И, к тому же, проникла без разрешения в Залу, в которую не принято входить без хозяев. Грэм Рэдкл смотрел на неё оценивающим взглядом и не спешил встречаться с ней глазами. Паландора отошла на шаг назад и, подняв голову, решилась с ним заговорить.
— Прошу прощения, достойный киан. Я знаю, меня здесь быть не должно. Извиняюсь за то, что потревожила ваше уединение, и не посмею вас больше беспокоить.
На лице призрака отразилось недоумение.
— Ну надо же, — сказал он и вытянулся в струну. — Ты меня видишь, девочка? Послушай, как ты вообще сюда попала? Я не заметил, чтобы кто-нибудь открывал дверь.
Паландора стушевалась. Её настиг двойной конфуз: она не просто заглянула туда, где ей не следовало бывать, но ещё и сделала это запрещённым способом и теперь была вынуждена оправдываться перед человеком, которого давно уже не было в живых, но который, так или иначе, оставался достойным предком и полноправным хозяином этого замка. Он заслуживал уважительного отношения. Но что произойдет, если призрак догадается о том, что она — ведьма? Впрочем, не пойдёт же он рассказывать об этом всем живым…
Паландора, как могла, с должной учтивостью объяснила киану Грэму, как здесь очутилась, и что на самом деле она в этот момент находилась в своих гостевых покоях на верхнем этаже.
— Вот как? — удивился он. — Я ничего подобного за девятнадцать лет не видел. Да и при жизни тоже — если я правильно помню. С годами всё, что было до моей безвременной кончины, стирается, лишь память о ней самой так же ярка, как в день, когда это произошло.
Он пустился в воспоминания, рассказал о болях в ноге, о заражении крови, об агонии и лихорадке и последующем ослаблении пульса. Как он пытался бороться с болезнью ради себя и семьи, а по сути, убивал себя сам защитными силами своего же организма.
— Откуда я это знаю? — спросил он, обращаясь, скорее, к себе. — Хороший вопрос. Так получается, девочка, что, когда попадаешь сюда, начинаешь вдруг понимать многие вещи, которых не знал при жизни. И наоборот: знания, которыми ты владел тогда, утрачивают своё значение. Сама жизнь теряет значение. Я вижу, как мой сын и внуки приходят в Залу, зажигают свечи и рассказывают о своём бытии, но с каждым последующим годом их рассказы трогают меня всё меньше, и тогда единственное, чего я хочу, это выдернуть себя из этой боли и лихорадки и отправиться, наконец, куда положено.
— Я понимаю, — ответила Паландора. — Возможно я могу что-нибудь сделать.
В дымчатых глазах её собеседника промелькнуло подозрение.
— Позволь узнать у тебя, девочка, кто ты такая? Впрочем, сомнений нет: у тебя черты её лица. Я не раз, бывало, говорил Верховному королю…
Призрак осёкся и резко замолчал.
— Как тебя зовут и откуда ты? — спросил он начальственным тоном. Паландора подробно ответила на его вопросы в надежде, что он вернётся к разговору о короле, но киан Грэм не был настроен говорить об этом даже по её просьбе.
— Это не имеет значения, Паландора. Ничто не имеет значения. Я просто воплощённое воспоминание, тяготящееся грузом задач, не выполненных при жизни. Мой сын делает всё по-своему, растит внуков не так, как они бы росли под моим началом. Я всё это вижу, и всё это проходит сквозь меня, но боль… Боль остаётся. Я — генерал, а нам не позволено показывать слабость и говорить о боли, но всё, что осталось мне после жизни, это лишь слабость и боль. Спустя девятнадцать лет поневоле заговоришь о них: тем более, когда впервые за все эти годы тебя слушают.
Он был не вполне прав. Паландора его не слушала: точнее, слушала рассеянно, погрузившись в свои воспоминания. Ей бы очень хотелось помочь этому человеку, тем более что, когда он говорил о себе, она начинала физически ощущать всё то же самое, что должен был чувствовать он. Паландора мельком бросила взгляд на свою ногу — та выглядела как обычно, но её саднило изнутри; казалось, ещё немного, и хрустнут кости и откроется рваная рана.
«Вода, — вспомнила она, — просто омой всё, что видишь, синей водой, обласканной лучами аль'орна в зените».
— Что значит, омой? — спрашивала она, бывало, в детстве. — Вот так?
Ладошками черпала воду из ванны и выливала себе на макушку.
— Да, приблизительно так, — отвечали ей бестелесные друзья. — Совсем не обязательно делать это физически. Просто подумай об этом.
— Значит, нужно себе это представить? — догадалась девочка.
— Даже этого не требуется. Делай. Мысленно. Не бойся и не сомневайся.
Какое-то время Паландора умом пыталась понять, как такое возможно, но постепенно догадалась, что ум здесь совершенно ни к чему. Иногда, в самом деле, достаточно просто действовать. Тот случай с женщиной в обледенелых санях наглядно ей показал, что такие действия вправду результативны.
И сейчас, стоя голыми ступнями на каменном полу Залы, Паландора заключила себя в водный кокон, омыла всю себя по спирали, особое внимание уделив ногам. Она почувствовала, как ноющая боль отступает. Никто не говорил ей об этом, но она сама интуитивно чувствовала, что всякое действие необходимо начинать с себя. Разобравшись с собой, она обратилась к своему собеседнику и проделала с ним то же самое, пока он продолжал рассказывать, как сожалеет о том, во что он превратился за последние дни своей жизни и как раздосадован этим. Он должен быть прожить ещё, по меньшей мере, лет двадцать, рука об руку со своей супругой. А вместо этого ей пришлось остаться без него, горевать, а годы спустя покинуть этот мир и отправиться в свет, в то время как он застрял здесь. Паландора не знала, сколько времени она провела в этой тёмной галерее. Свеча медленно догорела, оплавилась последними каплями воска, и воздух наполнился едким дымом погасшего фитиля. Последний свет померк, и призрак умолк.
— Киан Грэм, — позвала она, — вы ещё здесь?
— А где мне ещё быть? — раздался ворчливый голос.
А затем произошло нечто невероятное. В Зале вдруг стало светло, как днём. Серый камень стен побелел и заискрился в этом всепроникающем свете, который шёл из дальнего конца коридора. Паландора взглянула туда, и на краткий миг ей показалось, что она ослепла, настолько ярким был этот белый свет. Затем она явственно увидела, как в нём открылись широкие двустворчатые двери, напоминающие те, что ведут в приёмный зал императорского дворца в Алазаре. Паландора регулярно видела их на большой картине, висевшей у них в гостиной. Киан Грэм встал напротив этих дверей, спиной к ней, и вглядывался в то, что за ними скрывалось.