Рэй кряхтя подчинился. Когда Феруиз отошла к окну, чтобы раздвинуть шторы, Паландора шёпотом спросила у него, почему он не вышел к завтраку.
— Это бы всё равно ничего не изменило… — уныло ответил тот.
«Струсил», — догадалась она и уже не впервые укорила себя за то, что её избранник оказался таким слабовольным.
В городе, как и накануне, царило оживление. Ребятишки носились как угорелые и лупили друг друга снежками и ветками падуба. Иные активно менялись носками — для детей их вязали двухцветные, с узорами, с бахромой, так что подобрать подходящую пару было делом куда более сложным. Таким образом поощрялась их находчивость, умение найти общий язык с товарищами и незнакомыми ребятами. Многие в третий день паланора благодаря этой нехитрой традиции заводили новых друзей: собственно, в этом и заключался основной смысл празднования Зимнего Единства.
А у пирса, хлопая заиндевелой парусиной на ветру, стоял ладный ореховый галеон с изрядно просевшей ватерлинией, который по окончании празднеств должен быть отправиться на материк.
— Ещё не поздно, — шепнула Паландора на ухо Рэю, как бы случайно поравнявшись с ним, — бежим на этом корабле!
Рэй, разом заинтересовавшись смерзшимся булыжником под сапогами, уткнулся носом в землю и прогудел что-то невразумительное.
— Ну же! — поторопила его Паландора. Тот мотнул головой, поднял было руку, указав ею в сторону галеона, но передумал и сделал отмашку, добавив несколько комканных наречий.
— Чего ты там бормочешь? — не слишком галантно поинтересовался Рэдмунд, задержавший шаг и наблюдавший за ними. Рэй открыл рот, как рыба, вытащенная из воды, выпустил струю пара.
— Я… Я не бормочу, — ответил он вдруг твёрдым голосом. — Я рассказываю киане Паландоре, как точь-в-точь на таких же торговых кораблях в славный город Алчиче под прикрытием прибыло краксийское войско под командованием блузского принца Тони, влюблённого в прекрасную Чиру, насильно выданную замуж за его кузена.
Рэдмунд усмехнулся.
— Вот они, славные мифы эпохи развития и расцвета Блузкаттони — до того, как проклятые эскатонские варвары покорили эту экваториальную колыбель человечества. Изничтожили работорговлю, свели на нет многожёнство и ростовщичество… Какую культуру сгубили! Видите ли, киана Паландора, наш безнадёжный романтик всё ещё верит, что именно любовь побудила доблестного Тони на вероломную осаду Алчиче в течение долгих пяти лет.
— Шести с половиной, — мимоходом поправил его киан Тоур, которого тоже заинтересовал этот разговор.
— После чего, — продолжил Рэдмунд, — влюблённые воссоединились, муж Чиры был убит, а сам Тони внезапно (он подчеркнул это слово) обогатился так, что отгрохал — простите, любезная Паландора, я хотел сказать, построил себе в Нафене дворец в пять этажей с парками и садами в семьсот гектаров. Перевёз туда свою драгоценную Чиру и, пользуясь тем, что территория дворца обширна и полна прелестных горничных, кухарок и садовниц, а жена его может находиться лишь в каком-то одном месте в единицу времени… В общем, догадайтесь сами, чем заполнял свои дни любвеобильный принц. Таковы факты. Но Рэй… Рэй не желает внимать голым фактам, он — человек искусства, обладающий тонкой душевной организацией. Он до последнего будет верить в любовь. Хотя понятно, что женщина, какой бы красивой и желанной она ни была, не может послужить достаточно веской причиной для разжигания международного конфликта. Самое большее — поводом.
— Неужели? — ядовито спросила Паландора.
— Всенепременно, киана. Любовь — это часто фасад, за которым скрывается всё что угодно. Это — дурман для усыпления бдительности общественности. Ведь простой народ не должен задумываться о таких факторах, как распределение прибыли, господство и власть, и контроль над ресурсами. Истинные выгодоприобретатели скрывают своё лицо, предлагая красивую сказку о материях, понятных всем — таких, как любовь, отвага и смелость. О том, как двое влюбленных, преодолев массу невзгод — и оставив за собой гору трупов — наконец соединились и обрели друг друга. Тот факт, что принцесса была обручена против своей воли не потому, что любила другого, а потому что суженый её был слишком скучным и покладистым человеком, а у прекрасного принца давно уже имелась своя законная жена и притом невесть сколько наложниц, значения как такового не имеет. Ведь, как вы понимаете, в жизни каждого человека есть только одна любовь — скажем, голубоглазые! — закончил Рэдмунд и подмигнул. Его отец неожиданно остановился и захлопал в ладоши.
— Браво, сын мой. Я смотрю, для тебя не прошли даром уроки истории. Надеюсь, киана Паландора, он ещё не наскучил вам своей болтовнёй? Только скажите — и я его приструню.
Паландора, которой её насильно наречённый в самом деле действовал на нервы, с благодарностью улыбнулась. Киан Тоур под каким-то предлогом увёл обоих сыновей вперёд, и девушка осталась в компании Феруиз. Она, хотя бы, не болтала попусту. Честно сказать, она не разговаривала вообще. Между ними обеими с самого начала установилась какая-то лёгкая степень отторжения: не то сказывался летний эпизод, когда одна киана вопреки правилам хорошего тона выиграла у другой в монаварту, не то юная Рэдкл поступила так именно благодаря необъяснимой антипатии, которую они испытывали друг к другу. Так случается между людьми. Иногда уже с первого взгляда они влюбляются или становятся друзьями на всю жизнь. А бывает промеж них с самого начала как будто пробегает чёрная кошка, и они сами объяснить не могут, почему не выносят друг друга. Паландора и Феруиз были полными противоположностями — но отнюдь не того сорта, что имеют свойство притягиваться. Они молча шли рядом, и даже их шаги не совпадали: Паландора слегка касалась мёрзлой земли, скользила по ней; Феруиз каждый шаг впечатывала в грунт, в доски, в брусчатку — чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что она здесь была. С виду она казалась невозмутимой, но тем, кто хорошо её знал, стало бы сразу понятно, что девушку что-то беспокоило. В её янтарных глазах не сквозило ни тревоги, ни напряжения, но киана поминутно хмурила брови и теребила золотое кольцо на среднем пальце руки. Это кольцо с треугольным рубином подарила ей мать перед отъездом, и с того самого дня Феруиз его не снимала.
Киану тревожил Рэдмунд. Когда он возвратился из столицы, в нём что-то переменилось — что именно, она никак не могла уяснить. Его отношение к сестре, то, какие он бросал на неё взгляды, полные немых вопросов, не находящих ответов. Он старался сохранять напускную весёлость и даже подарил ей охотничью собаку, чем приятно её удивил и обрадовал, но с братом творилось что-то не то.
Рэдмунд, в самом деле, не отрывал остекленелого взгляда от сестры, когда ей доводилось очутиться в его поле зрения. Он наблюдал за ней всё свободное время, с той самой восьмой недели осени. В его мозгу упорно не желала приживаться мысль о том, что Феруиз ему не родная. Это настолько выбивалось из сложившейся картины мира, что он даже раз, в последних числах абалтора, заговорил об этом с отцом.
— Всё так, — признал киан Тоур, затворив за ним дверь кабинета и предварительно велев заварить им двоим крепкий чай. — Я очень хорошо помню тот день. Пятый ландегор лиатора 825 года. Мне было тогда тридцать семь. Мы собрались все вместе в её лесной хижине: место тебе знать ни к чему, да там уже и камня на камне не осталось от былой истории, всё заросло. Так вот, король заявил, что желает говорить с ней наедине. Когда он позволил нам войти, её уже не было в живых. Она лежала на постели, укрытая тонким покрывалом — как будто прилегла отдохнуть после долгого дня. Самое интересное в том, что мне доводилось уже к тому времени видеть мертвецов: они всегда вызывали отталкивающее чувство бренности и неизбежности. Но здесь этого не было. Только спокойствие: словно всё произошло так, как требовалось. Словно Кассара тщательно распланировала каждый час в своей жизни, и эта смерть — в тот самый день, в той самой хижине и при таких обстоятельствах — входила в её планы.