А Балти-Оре, ни о чём не подозревая, говорила о том, как провела последние дни в Пэрферитунусе. Как они с кианой Паландорой пекли имбирное печенье для деревенских детишек и рассказывали им зимние сказки.
— Паландора — очень славная девушка, — искренне заметила она, затем поглядела на собеседника, потупилась и опустила голову.
— Но киан Рэдмунд, ведь она вас не любит. Мне прискорбно это видеть. Я не должна вам это говорить и вмешиваться, просто… Вам же вместе строить будущее. А без любви ничего не получится.
Как ни странно, именно её мнение задело Рэдмунда за живое. Балти-Оре всегда ему нравилась и несмотря на то, что он видел её от силы два-три раза в жизни, он заметил, что её отличает ясность суждений и вместе с тем доброта, с которой она их высказывает.
— Раз вы так думаете, киана, — ответил он, смущённый, но серьёзный, — я постараюсь внести в наши отношения этот недостающий элемент и пробудить в ней любовь.
Он сам от себя не ожидал таких слов, и произносил их, скорее, для неё, нежели для себя или для кого бы то ни было. В то же самое время он искренне верил в них и ради Балти-Оре готов был претворить их в жизнь.
— Всем сердцем надеюсь, что вы в этом преуспеете, киан Рэдмунд, — ответила девушка. — Может так показаться, что я радею за моё видение прекрасного в мире, но дело не только в этом. За все эти дни, что я провела в обществе Паландоры, я заметила, что она — очень живая и увлекающаяся натура. Когда она любит, она вкладывает в человека и в дело всю душу, но если сердце её к чему-то не лежит — здесь ничем не поможешь. Нельзя принудить её быть там, где ей не хочется: последствия могут оказаться слишком трагичными.
Последний день перед свадьбой выдался наиболее хлопотным: к обеду ожидались самые высокопоставленные гости. Все и так уже ходили по замку на цыпочках, то и дело боясь наследить, но перед приездом Верховного короля начался полный ажиотаж. Гости не покидали своих комнат, примеряя наряд за нарядом, гоняя лакеев и служанок и покрикивая на не слишком расторопных горничных. Кианы Тоур и Фэй репетировали свои праздничные речи — непозволительно долго и уединившись, не пуская к себе даже слуг. Впрочем, остальные понимали, чем объяснялась их занятость. Балти-Оре и Лесли разучивали сложный танец, а девушка ещё, ко всему прочему, завершала работу над гобеленом, который собственноручно вышивала для королевы Аннеретт. Эти двое возлагали на визит короля свои особые надежды.
Первую половину дня объявили банной, в связи с чем растопили баню на берегу Третьего озера, что раскинулось посреди холмов, а в самом озере, некрупном и мелком, а потому промерзшем кое-где чуть не до основания, вырубили полынью — для самых храбрых и отчаянных, кто, как следует распарившись, пожелал бы окунуться в ледяной воде. Первой, по традиции, посетить баню требовалось невесте в компании подружек, так что ранним утром, когда даже и не начинало светать, Паландора в сопровождении своей неизменной Рруть, а также киан Балти-Оре и Феруиз и ещё пятерых горожанок — дочерей уважаемых людей Пэрферитунуса — спустилась к озеру. Там их, к радости девушки, встретило ещё несколько деревенских девчат, которые накануне клялись и божились, что не смогут к ней присоединиться: мол, их загрузили тяжёлой работой до самого вечера. На самом деле, они таким образом намеревались сделать Паландоре сюрприз. Девушки расселись на деревянных полках парной, как птички на ветках, и, словно птички же, принялись щебетать. Всем было одинаково друг с другом интересно, ведь баня являлась единственным местом, где сословные различия не имеют никакого значения, и каждой не терпелось узнать, чем живут и дышат другие. Охлаждались, обливались водой, пили травяной чай и возвращались в парную. В полынью окунуться никто из них не рискнул: особо смелые потрогали воду носочком, но тут же, вздрогнув, отпрянули в сторону. Попробовала озёрную воду и Паландора. Ступню обдало обжигающим холодом, но, в отличие от остальных, она её не отдернула, а наклонилась, зачерпнула пригоршню ледяной воды и умыла лицо. Внезапно её озарило: вот всё, что ей требовалось сделать. Она, конечно, была рада провести время в компании весёлых девчонок и все последние дни на людях старалась сохранять напускную доброжелательность, но с каждыми последующими сутками её всё больше угнетала неотвратимость неизбежного. С каждым днём — она видела — мир терял свои краски, по одной в час, становился белым и холодным, лишался смысла, так что даже погружённый в зимнюю спячку Пэрферитунус переставал иметь для неё такое первостепенное значение. «Ты погляди на этих городских девчат, — говорила она сама себе, — и на деревенских тоже. Как они жизнерадостны, как полны сил. Они — и есть будущее этой земли, её соль и роса. А не ты — грустная, мрачная, обманутая жизнью и судьбой. Канувшая в такой же бесконечный зимний сон, в снежную летаргию». Пожалуй, единственное, что оставалось, это перевести метафорическую летаргию в разряд физической. А иначе никак.
И, когда девушки в очередной раз расположились на лавках — кто сидя, кто лёжа, Паландора тихонько выскользнула из парной и, обещав скоро вернуться, покинула баню. Убедившись, что её никто не видит, она прокралась к проруби, остановилась в нерешительности на краю, но, мысленно перенесясь в трагическое завтра, враз решилась. Она, киана, которая управляет водой, в воде обретёт успокоение.
Над поверхностью озера раздался едва слышный всплеск.
***
Успокоение. Вы это называете успокоением? Агония, горячка, бред покажутся на фоне этого верхом безмятежности.
Холод пронзил её тысячей кинжалов и игл, проник под кожу, в самое нутро, в одно мгновение обратил её в ледяную глыбу. Первой мыслью было срочно покинуть тело и перенестись куда-нибудь в более благополучное место, где нет этого сковывающего мороза, этой дикой боли. Но она твёрдым усилием воли решила задержаться здесь до конца. Ведь, по сути, до него оставалось не так уж и много. Но сколько? Секунды вдруг начали растягиваться в минуты, минуты в дни, а дни бежали ретроспективой, к счастливым (но таким напрасным) часам минувшего альфера, когда ей довелось любить, но, что ещё важнее, когда она открыла свою неповторимость, обрела власть над стихией. И ранее, когда она сливалась с нею, день за днём, окунаясь в ванной, промокая руки и умывая лицо. Когда резвилась на пруду и в купальнях — здесь, на этом самом озере, в погожие дни, когда вода насквозь прогревалась на солнце, так, что к вечеру над ней клубился миндальный пар. Потом ещё, гораздо ранее, в те дни, которых никто из живущих не помнит, по той причине, что он тогда ещё не появился на свет, но уже существовал в утробе матери, окружённый мягким розовым светом и — ею, водой. И даже до этих дней, она была уверена, что существовала — в каплях дождя, в рассыпном бисере утренней росы, в туманном конденсате. В реках, в озёрах и океанах, даже в каждой слезинке младенца и капле пота честного труженика. В глубоких колодцах и скважинах, в оазисах, окружённых золотыми песками. Она всегда была водой. Это, именно это составляло основу её естества. И лишь на какой-то краткий миг вода обрела тело, вышла из берегов, чтобы стать чем-то бо́льшим, другим. Чтобы владеть землями? Возможно, но не только, ведь это мелочно и вторично. Чтобы узнать, каково это, быть человеком, впитывать жизнь его глазами, ушами, осязать её и радоваться каждому дню? Уже ближе к истине. Но явно не для того, чтобы огорчаться превратностям судьбы. Какое ей дело до всех этих людей с их честолюбием, амбициями и интригами, когда она — стихия? Корабли могут сколько угодно бороздить океан, но им никогда не удастся его покорить.
Секунды больше не растягивались, они продолжали свой бег, а холод всё так же пронизывал её от макушки до пят. Но стихия не давала ей долгожданного успокоения; напротив, стихия бунтовала, поднималась бурлящим водоворотом, штормовой волной, ледяным столпом. Она не позволит из-за таких мелочей отойти в мир иной — она, которая может снести их всех, если нужно, с лица земли. И Паландора это знала, ведь стихией была она сама.
Киана с силой оттолкнулась от мелкого и насквозь промёрзшего дна, выпрыгнула из воды дельфином и мягко приземлилась на подёрнутые инеем подмостки. Укрылась большим полотенцем в лавандовых цветах и листьях мелиссы и тут только заметила, как стучат её зубы от холода.