«Впрочем, первое может привести ко второму, если действовать стратегически», — рассудила она. А вслух непринуждённо спросила:
— Между прочим, Лесли, вы не слышали о каком-то Сиде, что бродит у вас по лесам?
— Как же, слышал, — ответил он бойко, но лицо его одеревенело. — Вы видели его или только знаете понаслышке? Надеюсь, он вам не доставил хлопот?
— Я имела удовольствие столкнуться с ним этим утром милях в тридцати к югу от города. Знаете, там, где Королевская дорога проходит через лес.
— Ах, да, известное место, — оживился Лесли, — один из излюбленных участков, где промышляют разбойники. Каждый год там кого-нибудь ловят. Мы бы вырубили эту часть леса, но столичные учёные говорят, что это нанесёт непоправимый вред экосистеме. Как интересно… Значит, Сид перебрался туда. Он поведал вам что-нибудь увлекательное?
Феруиз улыбнулась и натянула поводья, чтобы замедлить ход.
— Он назвался истинным гердом Йэллубана. У него есть основания так говорить?
Киана задала этот вопрос шутливым тоном, и Лесли рассмеялся её шутке, но в голосе его сквозило напряжение.
— Я вам потом расскажу, хорошо? — попросил он. — Это очень длинная история. Сид — это часть моей жизни… — задумчиво произнёс он, глядя вдаль на мощёные улицы, где ребятишки скакали по непросохшей брусчатке, скользили и шлёпались оземь. — Не самая лучшая часть, но неотъемлемая.
Феруиз устроил такой ответ. Здесь явно крылась какая-то тайна. А одни тайны имеют свойство тянуть за собой другие.
***
Первое, что бросилось в глаза Феруиз в родовом замке Бэй — это мебель разных размеров. Как театральный реквизит. В столовом гарнитуре из двенадцати стульев не попадалось почти ни одного одинакового стула: одни были выше, другие ниже, третьи — вовсе детские. Одни с плоскими упругими подушками, другие — с пышными и мягкими, а третьи — без гобелена совсем, с одним голым деревом. То же было с диванами и креслами. Как пояснил Лесли, всю мебель изготавливали на заказ. Его мать, женщина невысокого роста, испытывала постоянные неудобства, когда ей приходилось иметь дело с обычными стульями и диванами: ей либо приходилось усаживаться на самый краешек и прогибать спину, либо семенить ногами в воздухе, устраиваясь поудобнее. Взглянув на это недоразумение, отец ещё в первые годы их совместной жизни обновил все мебельные гарнитуры в замке. Заказал особые двухуровневые столы, так что его крошечная супруга могла наслаждаться комфортом. У неё было много необычных вещиц, ведь она оказалась, ко всему прочему, леворукой, и пользование некоторыми самыми простыми предметами обихода вызывало у неё сопряжённые с этим трудности. Муж любил её безмерно и потакал ей во всём — впрочем, это окупалось сторицей, ведь и она с радостью окружала его любовью и нежностью.
Уже в одном том, как Йэло отзывалась о Дугисе, как волновалась о нём, — не простынет ли он на своей дамбе, вовремя ли отобедает, — Феруиз усмотрела те ростки заботы, которых она никогда не наблюдала в отношениях собственных родителей. Нет, они не были друг к другу холодны и безразличны, но в быту каждый привык полагаться на себя. Обустраивать персональную микровселенную под свои нужды. Стала бы Фэй волноваться за Тоура, когда тот в очередной раз отбыл по делам? Нисколько: она как виктонка была обучена ожидать от каждого личного благоразумия. Если человек им не обладал — что ж, это его проблемы. Ей не пристало что-либо менять.
Мать Лесли была хрупкой женщиной с молочно-курносым лицом и прозрачными ресницами, с тонкой шеей, осиной талией, миниатюрными кистями рук и ножками, с которых соскальзывали даже детские туфельки и башмачки. Она коротко стриглась и не появлялась на людях без одной из своих любимых шляпок с вуалью. Была низкого роста, но сложена пропорционально, так что, когда её видели в толпе, то казалось, что кто-то нарочно уменьшил её, как проказники-духи из детских сказок, которые незлобливо шутят над имо, то заставляя их видеть то, чего нет, то раздувая привычные людям предметы до небывалых размеров: расчёску величиной с частокол или ложку, в которой утонешь; а то и, напротив, сжимая их, уменьшая. Таких малышек, как Йэло, было нигде не сыскать. Энергии, однако, ей было не занимать, и хватило бы ещё на десяток женщин обычного среднего роста. Всегда улыбчивая, весёлая, полная озорства и задора, она была как глоток свежего воздуха в душный летний день. Дочь, судя по всему, брала с неё пример, хотя внешне они друг на друга не походили. Уже в десять лет Балти-Оре была выше матери на целую голову, и в округе недоумевали: как такая невеличка сумела произвести на свет великаншу? Теперь они получили ответ на свой вопрос и ещё больше полюбили самоотверженную Йэло за то, что она приняла в семью сироту и вырастила её в любви и согласии. Хотя иные ворчали: мол, ладный тактический ход. От Сида, дескать, избавились и, чтоб замолчать, на его место взяли девчонку. Феруиз ещё предстояло узнать об этих городских сплетнях. Пока она только прибыла в замок, аккурат к ужину, и приветствовала двух его очаровательных хозяек.
Йэло взаправду чувствовала себя неважно. После ужина она просила себя извинить и удалилась, оставив гостью на попечение Балти-Оре и Лесли. Последний помнил о своём обещании поведать, с кем именно довелось встретиться Феруиз сегодня в лесу — и оттого, что светские темы исчерпали себя, а также по той причине, что он не любил откладывать обещания, юноша приступил к рассказу.
«Но я вынужден вас предупредить, — сказал он вначале, — это довольно скверная история. Которую, однако, в той или иной степени слышали все в Йэллубане. Сид — наш… мой, — поправился Лесли, понизив голос и мельком взглянув на Балти-Оре, — мой сводный брат. Сын первой жены моего отца. Я едва его помню: он на шесть лет старше меня. Когда мне исполнилось три года, его отослали из замка. А его мать… Впрочем, нет, так дело не пойдёт. Я расскажу всё по порядку».
Глава 40
Её звали Сида. Ничем не примечательная деревенская девчонка из южного Йэллубана, с огуречно-картофельным носом, лицом в бурых пятнах и с жилистыми руками. Она, как и сотни девчонок до неё, к шестнадцати годам подалась в город в поисках лучшей доли — нанялась в прачки, полоскала бельё, но всё больше — частные жизни каждого встречного в мыльной воде жарких сплетен. Была наивно самоуверенна и знала, что непременно добьётся успеха. Причём, что такое успех, сказать затруднялась.
— Ну, это когда просыпаешься в полдень и завтракаешь пирожными.
И ещё, возможно, добавляешь к ним что-нибудь вкусное на обед и на ужин. Сида не знала наверняка. Обед у неё бывал редко. Ужин — почти никогда. Это было что-то на языке обеспеченных. У девушки же, как ни бейся, обеспечить себя достойно не выходило. Впрочем, когда она достигла совершеннолетия и посетовала на это своим подругам, те глумливо расхохотались.
— Нашла беду! Ты ведь женщина. А женщин испокон веков обеспечивают мужчины.
— Как это? — не поняла Сида, для которой в силу её сельского склада ума это стало открытием.
Подруги охотно ей пояснили. Они все, как одна, были одержимы идеей захомутать перспективного горожанина, согласного и готового содержать их в горе и в радости. Желательно, конечно, одинокого, но ежели так приключится, что уже обзаведшегося женой и детишками — тоже прискорбного мало, сойдёт и такой до поры. Оценив горящий взгляд женщин, Сида охотно приобщилась к этой одержимости и включилась в игру. Поначалу она стремилась подчеркнуть свою конкурентное преимущество, избрав стратегию довольствования малым, но позднее узнала от более старших товарок, что истинно конкурентоспособная женщина — та, которая в состоянии содержать себя сама, либо та, содержать которую не просто дорого, а очень дорого. Если она обходится мужчине слишком дёшево, то становится лёгкой добычей, и он быстро теряет к ней интерес. Если же она не только не просаживает, но ещё и добывает деньги — это уже совсем другой уровень, но Сиду этот аспект интересовал мало. Рутинные тяготы работы в прачечной ясно дали ей понять, что она не намерена трудиться не покладая рук до тех пор, пока от неё не останется только амриж. Так что для неё было естественным избрать путь «дорогой женщины». Другое дело, мужчины её окружения все как один оказались постыдно неплатежеспособными, что вынуждало её поднимать планку. Но те, кто мог себе позволить удовлетворить её запросы, как назло, не интересовались краснощёкой прачкой с шершавыми ладонями. Один конюший, раз удачно выигравший в карты, сводил её на свалившиеся деньги в кабачок, сорил монетами и целый вечер угощал её даровой выпивкой, а наутро оставил ей на стоге сена пригоршню медяков и коротенькую записку: