Мое поколение формировалось под влиянием событий, которые кажутся теперь далеким прошлым, и, возможно, наши ценности и взгляды тоже устарели. Даже если в ком-то еще и сохранился боевой дух, в целом мы, как выразилась однажды Синтия, пережиток прошлого. Вроде кавалерии. Благодарим за службу, вот вам половина жалованья, желаем удачи.
Двадцать лет — это хорошая школа, и мы вообще повидали немало хорошего. Подводя итог, я не хотел бы, чтобы они были иными. Жить было, во всяком случае, интересно.
Вилли затянул «Я думаю о Джорджии», затем я поставил кассету с Балди Холли.
Я люблю ездить, особенно уезжать, хотя, наверное, если ты откуда-то уезжаешь, то куда-то и приезжаешь. Но для меня приезд ничего не значит — только отъезд.
В зеркале заднего вида появилась полицейская машина. Я посмотрел на спидометр: превышаю скорость всего на десять миль в час, что в Джорджии равносильно созданию помех движению транспорта. Инспектор выкинул красный флажок. Я съехал на обочину и остановился.
Он вылез из машины и подошел ко мне. Полицейская служба города Мидленда. Я опустил стекло и сказал:
— Далековато от дома вы заехали.
— Пожалуйста, вашу лицензию и регистрационное удостоверение, сэр.
Я показал ему документы.
— Сэр, на следующем развороте поворачивайте и следуйте за мной в Мидленд.
— Почему?
— Не знаю. Получил приказ по радио.
— От шефа Ярдли?
— От него, сэр.
— А если я откажусь?
— Тогда мне придется надеть на вас наручники. Выбирайте.
— И третьего не дано?
— Нет, сэр.
— Ладно.
Я поехал, полицейский за мной. Мы двинулись к югу, в Мидленд. На западной оконечности города съехали с автомагистрали и проследовали к перерабатывающему центру, более известному как свалка. Полицейский остановился около мусоросжигателя. Я затормозил около него.
У большой конвейерной ленты стоял Берт Ярдли, наблюдая за разгрузкой грузовика.
Я стал рядом с ним и смотрел, как уходит в печь потайная спаленка Энн Кемпбелл.
Ярдли едва взглянул на меня — он перебирал пачку поляроидных фотографий.
— Глянь-ка сюда, малый. Видишь эту толстую задницу? Это я! А вот эта маленькая попа — как ты думаешь, чья? — Он смахнул карточки на движущуюся ленту, потом поднял с земли несколько видеокассет и тоже бросил их на конвейер. — Я считал, что мы условились тут встретиться. Хочешь, чтобы я один эту грязную работу делал? Вали на подмогу.
Я стал кидать на ленту белье, сексуальные принадлежности, мелкую мебель.
— Берт Ярдли слово держит. А ты мне не верил.
— Как не верить? Мы же оба легавые.
— Верно. Ну а неделька гребаная была! Знаешь, что я тебе скажу? Я даже заплакал на похоронах.
— Я что-то не заметил.
— Дак я внутрях заплакал. Внутрях многие плакали... Погоди-погоди, а что ты сделал с той компьютерной штуковиной?
— Собственными руками сжег дискету.
— Верно? Выходит, говна на поверхности нету?
— Нету. Чистота и порядок.
— Угу, до следующего раза, — хохотнул он и кинул на конвейер черную кожаную маску. — Благослови нас, Господи. Теперь хоть поспим спокойно. Она тоже.
Я промолчал.
— Слышь, а Билла жалко.
— Мне тоже.
— Может, сейчас они объясняются там, у золотых врат. — Ярдли заглянул в печь. — Или еще где.
— Все, шеф?
— Похоже, что все. — Он огляделся, потом достал из кармана фото и подал мне. — Вот, взял на память.
Это была карточка Энн Кемпбелл — голая, стоящая на кровати, вернее, подпрыгнувшая на ней, как бы в полете, с раскинутыми руками и ногами, распущенными волосами и задорной улыбкой на лице.
— Баба была что надо, только с головой у нее что-то не то. Я ни хрена не понимал ее. А ты?
— Я тоже. Но она помогла нам понять самих себя. Мы такое узнали, о чем не думали не гадали. — Я кинул карточку на ленту и пошел к своему «блейзеру».
— Ты того, береги себя! — крикнул мне вслед Ярдли.
— Вы тоже, шеф. Привет семье.
Я открыл дверцу машины. Ярдли снова крикнул:
— Да, чуть не забыл! Твоя подружка сказала, что ты на север двинешь, на шоссе.
Я смотрел на него поверх машины.
— И еще велела сказать тебе «до свидания». Просила передать, что догонит тебя по дороге.
Я сел в машину и выехал со свалки. Потом взял вправо и снова поехал к скоростной автомагистрали мимо мастерских, складов, заправочных станций, таких же убогих и паршивых, как мое настроение.
На шоссе я увидел позади себя красный «мустанг». Я выехал на магистраль, она за мной, мимо поворота на Форт-Беннинг. Я съехал на обочину, она за мной. Мы вылезли из машин и стояли ярдах в пяти друг от друга. Синтия была в джинсах, белой тенниске и кроссовках, и я снова подумал, что мы — люди разных поколений.
— Ты пропустила свой поворот.
— Это лучше, чем упустить шанс.
— Ты соврала мне.
— Разве? Да, соврала. Но что бы ты сказал, если бы я призналась, что еще живу с ним, но намереваюсь уйти?
— Сказал бы, чтобы позвонила, когда кончится спектакль.
— Вот видишь... Ты такой безынициативный.
— Я чужих жен не отбиваю.
Мимо прогрохотал фургон, и я не расслышал слова Синтии.
— Что?
— В Брюсселе ты это сделал.
— Брюссель? Никогда не слышал, а где это?
— Столица Бельгии.
— А-а... Я думал, это в Панаме.
— Я сказала Кифер, может, она бы тебя расшевелила.
— Опять врешь.
— Вру, и мне нисколечко не стыдно.
К нам подкатил полицейский, вылез из машины.
— Все нормально, мэм? — спросил он у Синтии, притронувшись к шляпе.
— Нет, не все. Этот человек — ненормальный.
Он искоса глянул на меня:
— Какие проблемы, парень?
— Эта женщина меня преследует.
Он повернулся к Синтии.
— Что бы вы сказали о мужчине, который три дня провел с женщиной и уезжает, даже не попрощавшись? — сказала Синтия.
— Это глупо.
— Я к ней ни разу не притронулся. Только ванная комната у нас была общая.
Полицейский замялся:
— Ну... как это...
— Он пригласил меня к себе в Виргинию, а сам ни адреса, ни телефона не дал.
— Это верно? — спросил меня полицейский.
— Я узнал, что она еще замужем.
Полицейский кивнул:
— В таком случае хлопот не оберешься.
— Что, по-вашему, мужчина не должен бороться за то, что ему нужно? — напирала Синтия.
— Само собой, должен.
— Вот ее муж и борется, — сказал я. — Пытался меня прикончить.
— Вы глядите, поосторожнее, — посоветовал полицейский Синтии.
— Заставьте его дать мне телефон.
— Как это... Я не имею... — Бедняга снова повернулся ко мне: — Дали бы ей телефон, а то мы здесь изжаримся все.
— Так и быть. У вас есть карандаш?
Он достал из кармана блокнот и карандаш, и я продиктовал ему номер своего телефона. Записав, он вырвал листок и подал его Синтии:
— Вот вам телефончик, мэм. А теперь по машинам и — кому куда.
Я пошел к своему «блейзеру», а Синтия к своему «мустангу».
— Не забудь насчет субботы! — крикнула она мне.
Я помахал ей, сел в «блейзер». В зеркало заднего вида я наблюдал, как она пересекла осевую линию, сделала запрещенный разворот и помчалась к повороту на Форт-Беннинг.
Я безынициативный? Я, Пол Бреннер, гроза Фоллз-Черч — безынициативный? Я выехал на крайнюю полосу, крутанул руль влево, разрезав кусты, высаженные вдоль осевой линии, потом съехал на полосу, выходящую на юг.
— Посмотрим, кто у нас безынициативный!
Я догнал Синтию на шоссе, ведущем в Форт-Беннинг, и ехал за ней всю дорогу.