— Тронешь еще раз — убью! — прошипела она дикой кошкой. — Сдам Мастеру!
— И кто заменит меня в вашей секте? — с издевкой спросил я ее. — Ты? Один из “кормушки”?
— Не бойся, замена найдется!
И я проследил взгляд Вираты, скользнувший по зыбке с младенцем.
-2-
В ту ночь я не спал. Я уже осознал, что стал жертвой расчетливой, гнусной интриги. Проклятая ведьма добилась поставленной цели, она получила ребенка, в котором есть Сила, и я стал не нужен. Я только мешал. Когда через город проедет отряд “Службы Магии” или какой-нибудь Мастер, она меня выдаст с большим удовольствием, чтобы расчистить дорогу ублюдку, которого сделала.
Этот младенец смертельно опасен! Когда, повзрослев, он начнет постигать мир, Вирата научит его вызывать низших Духов, а может, и Лайцерфа. Без него секта — обычное сборище наглых балбесов, а с ним — настоящий притон колдовства, неподвластного нравственным нормам.
Я сам никогда не нарушу великую волю Святого. Мое волшебство, хоть и портит жизнь неким людишкам, не даст секте власти, поскольку я Мастер и знаю, чего им нельзя позволять. А мальчишка, когда подрастет, сотворит Святой ведает что! Он не знает великих Законов, он отдан Лайцерфу уже в час рождения.
Я, оставаясь в Фироде, могу усмирить дураков, что по глупости могут случайно понять больше, чем им дозволено. А сын Вираты не станет мешать этой мерзкой “кормушке”. Он сам поведет их к запретной черте и толкнет за нее! Я купился на мнимую ласку, помог сотворить монстра... Значит, мой долг уничтожить его до того, как он сможет занять мое место под солнцем!
-3-
Поднявшись с кровати, я тихо прошел к зыбке. Глядя на круглое личико в груде оборок, я вновь ощутил отвращение и... Непонятное чувство какой-то брезгливой, но странно мучительной жалости вдруг шевельнулось в груди.
— Он твой сын! Твоя кровь! Как ты можешь его отвергать! — как-то раз прокричала Вирата во время скандала, швырнув в меня кружкой. — Ты просто чудовище!
Даже не знаю, зачем я вдруг вспомнил про ту безобразную сцену. Не только слова, но лицо этой ведьмы, заснувшей в углу на подстилке, вдруг встало в ночной тьме. Я снова увидел пылающий взгляд, побелевшие щеки, бороздки размазанных слез на когда-то красивом лице.
— Настоящая ведьма не плачет, — внушал нам Наставник. — Она только делает вид.
Вероятно, меня поразили тогда ее слезы, бежавшие бурным потоком. Вирата стирала их грязной пеленкой, попавшей ей под руку. Видимо, странный контраст поведения ведьмы с параграфом “Правил”, изученных в Скерлинге, меня заставил так ясно запомнить слова.
Я, наверное, долго мог так простоять, но младенец чихнул, завозился, как будто почувствовав что-то...
— Сейчас заревет! — пронеслось в голове. — И разбудит мать... Снова начнутся упреки, вопросы, зачем я встал. Ведьма отнюдь не глупа, она быстро почует угрозу ублюдку... У самки какой-то звериный инстинкт! Она чует, когда ему что-то грозит.
Сверток пискнул, как будто котенок.
— Сейчас! Или он, или ты... Один должен быть мертв... Двум владеющим Силой нет места в Фироде, — подумал я.
Мне показалось, что время замедлило бег, когда я, сунув руку под ворох пеленок, сжал хрупкую шейку. Я даже не помню, услышал я хруст позвонков или просто почувствовал, как вдруг, забившись, обмякло упругое теплое тельце.
— Ну вот... Теперь можно спокойно жить дальше, — подумал я.
Руки совсем не тряслись. Тошноты тоже не было. Там, в Лабиринте, мне было намного страшнее и хуже. Я знал, что я не взял себе Силу младенца. Я просто исполнил свой долг, уничтожив противника “Службы”. Неважно, что сам я теперь ее враг. Это наш спор. Один на один. Третий лишний.
Вернувшись к кровати, я лег. Я не думал, что скажет Вирата. Меня не пугал ее гнев. Я знал, что я легко могу справиться с ней. Наделенный и ведьма без Силы, без чар и без личного Духа... Смешно!
К сожалению, я ошибался...
-4-
Инстинкт подсказал, что я должен встать. Ведьма стояла у зыбки. Она не кричала, не билась в истерике и не трясла сынка.
— Хороший знак, — промелькнуло в мозгу. (Я не понял, что значит ее состояние.)
— Это сделал ты, Рамман, — сказала Вирата, взглянув на меня. Глаза женщины были сухими и мертвыми.
— Да. Я исполнил свой долг, — сказал я. Почему-то смолчать было трудно.