— Ну, а Альдис? Мы с ней ведь похожи, да?
— Нет, не похожи. Совсем.
— И ты тоже! Всегда эта старая песня: «Ах, Альдис не слишком красива, зато так добра и открыта! И очень умна! И тебе, Орби, нужно с нее брать пример! Очень стыдно завидовать лучшей подруге!»
— Ты лучше нее... Лучше в тысячу раз...
— Знаешь, как-то в поместье приехал один мальчик, и мы втроем ускакали в поля и попали в грозу... И его сбросил конь... Я от них ускакала, сказав, что я еду за помощью... Альдис могла бы поехать со мной, но решила остаться, чтобы мальчику не было страшно... А я бы так не смогла...
— А она не смогла бы проделать то, что сейчас делаешь ты...
— Шутишь? Я потом долго не смела смотреть ей в глаза... Я тогда поняла, что они были правы... Она много лучше меня... И мне стало обидно... Обидно-обидно... Я очень плохая... Я... Я...
— Помолчи...
Почему я вдруг вспомнил сейчас эту давнюю сцену? Покинув семь лет назад Скалы, я твердо решил позабыть все, что было. Решившись уйти, Орби просто меня предала. Но я лгал сам себе, полагая, что смог забыть Орби и странное чувство, которое ей удалось во мне вызвать.
Теперь, встретив Альдис, я понял, что прошлое живо. Я понял, что я ненавижу ее, эту женщину с площади Гокстеда. За что? За то, что Альдис и вправду немного похожа на Орби... За то, что она совершенно другая... За то, что она вышла замуж... За то, что рожает детей... А Орбекка навечно осталась на кладбище Скал и уже не увидит ни солнца, ни пестрой толпы, ни фигляров... В пещерах погибнуть должна была Альдис. И именно то, что она до сих пор оставалась жива, вызывало во мне глухой гнев.
— Каждый сам выбирает свою Судьбу? Или Судьба выбирает нас, чтобы вести до конца? Если верно второе, то глупо рассчитывать ей помешать, — размышлял я, пытаясь решить, что мне делать.
Я все-таки смог подчинить нехорошее чувство рассудку. Я понял: мне выгодней дать Альдис шанс скрыться, и я написал ей записку. Однако письмо не сработало, я очень скоро узнал о ее похищении. Я сразу понял, кто это устроил, и тут же явился в пещеры. Хотя ты был и не рад мне, ты все же позволил остаться...
-3-
Я долго за ней наблюдал. Я улавливал, что Альдис думает, как реагирует на заключение. С первого дня она стала играть роль уверенной, сильной и добренькой тети-наставницы рядом с «несчастным ребенком», личину которого ты надевал. Ее маска не нравилась мне. Орби верила, что ты был тем, кем назвался, а Альдис лишь притворялась. В ней не было внешне проявленной Силы, однако инстинкт подсказал ей, что ты не подросток, а древний старик.
Альдис сильно смущали пещеры, но ты, Рамман, и существа, обитавшие рядом с тобой, вызывали в ней жалость. Она прикрывалась своим чувством, точно щитом, подавляя естественный страх. Это ей помогало сберечь хоть какой-то душевный покой, не дать волю отчаянью.
С каждым днем это меня раздражало сильней и сильней. Поведение Альдис казалось прямым оскорблением. Оно давало понять, что она выше тех, кто не может с собой совладать. Но ведь я-то читал ее мысли, улавливал тайные чувства! Я знал, что она, Альдис, точно такая, как многие женщины. Что она тоже обижается, злится, боится, впадает в отчаянье... Но ей когда-то внушили, что жизнь справедлива, добра и полна любви. Что добродетель достойна награды, а зло наказания. И эту веру не может сломать тот привычный набор унижений, который я раньше использовал...
Здесь, в подземелье, вдали от людей, мы один на один. Я могу заковать ее в цепи, лишать еды, мучить, насиловать и унижать. Но пока Альдис будет считать себя жертвой чудовища, она не сдастся и выдержит все. Эту женщину можно сломить, сдвинув все полюса отношений, открыв ей, что за добром прячется зло, грязь способна родить чистоту, а жизнь и смерть похожи, как два близнеца... Перестав понимать, где проходит граница двух крайностей, она не сможет остаться такой, как была. А когда человек изменяется, он уязвим и открыт для чужого воздействия.
Ты, Рамман, смог мне внушить, против воли, какой-то особенный трепет перед кровью гальдорских Хранителей. И я решил доказать тебе, что это ложь. Я и Альдис равны, эта женщина ничем не лучше гомункула-херписа. Мне померещилось, что, одолев и унизив ее, я смогу обрести хоть крупицу того чувства, что меня в ней раздражает. Смогу научиться ценить себя и уважать без поддержки других.
Эта мысль раньше мне показалась бы дикой, бессмысленной. А теперь она словно встряхнула меня, пробудив интерес к твоей пленнице.