Думаю, ты уже догадалась, что было в этой газетной вырезке. Что произошла перестрелка между сотрудниками полиции и двадцатью преступниками – так нас всегда именовал режим. Что был убит один полицейский и шестеро бандитов. И среди них – профсоюзный лидер Хосе Сабатер и мой брат.
Впоследствии я узнал, как это все случилось. Полиция схватила одного нашего товарища, и он под пыткой выдал место собрания. Этим несчастным был Жерминаль, тот самый, с кем я ходил в гости к Дуррути в довоенные времена, и злополучная третья встреча у меня была назначена именно с ним. Если бы я доехал до места свидания, то, обнаружив его отсутствие, сразу бы забил тревогу. Но я не доехал. И все, как ни в чем не бывало, отправились на собрание и попали в засаду.
Две вещи не дают мне покоя до сих пор. Во-первых, почему, когда я не вернулся, мой брат ничего не заподозрил? Почему, находясь в неведении относительно результатов обхода, он не отменил встречу с Сабатером? Мне приходит на ум только один ответ: Виктор интуитивно почувствовал, в чем дело, он догадался, что я вернулся к Амалии, и хотел прикрыть меня, дать мне новый шанс, надеясь, что на собрание я приду. Я же говорю, в последние недели мы с ним снова очень сблизились.
Он был по-братски великодушен и продолжал, я думаю, доверять мне даже после того, как я исчез. Поэтому трудно даже вообразить, какие муки он испытывал, когда начался полицейский штурм, зная, что на встречу не явились лишь двое: Жерминаль и я. Их кто-то выдал, и это мог быть только один из нас, если не оба. Я атеист и убежден, что никакой другой жизни, кроме этой, нет. Я имею в виду, что Виктор умер навсегда, и умер он уверенный, что предатель – я. Этого уже не исправить, и не перед кем оправдаться. Долгие годы я жил с этой невыносимой мыслью. И до сих пор по ночам меня преследуют кошмары.
А предателем действительно был я. Из-за меня, а не из-за бедняги Жерминаля, не выдержавшего пыток, произошла эта бойня. Когда уцелевшие в перестрелке товарищи встретили Жерминаля в тюрьме, они пришли к безоговорочному выводу, что я был полицейским осведомителем: в конце концов, меня ведь не арестовали. Я не сделал решительно ничего, чтобы отвести эти обвинения. Потому что хотел, чтобы меня ненавидели. Чтобы считали последним мерзавцем. Я хотел сам себя наказать, унизить, сделать себе как можно больнее, чтобы не мучила совесть.
Ад существует. Я там побывал. Адом были все те долгие годы, что я скитался по свету, пытаясь убежать от воспоминаний. Одиночество, ожесточение, агония. Амалию я, конечно, больше не видел: я бы не вынес ее присутствия. Из Барселоны я направился прямиком к границе и пешком перешел через Пиренеи. В кармане лежали документы на имя Мигеля Пелаэса. По странной случайности, ими по-прежнему можно было пользоваться: комнату в пансионе брат снял на свое имя, ну а товарищи знали меня как Талисмана. Получив в Париже паспорт, я отплыл в Латинскую Америку. Там мне пришлось несладко. Многие подробности я не помню, потому что почти постоянно был пьян. Вначале я работал охранником и телохранителем у тех самых олигархов и помещиков, против которых тридцать лет назад боролся вместе с Дуррути. Но постепенно так опустился, что меня перестали нанимать. Представляешь, презренные олигархи и те меня презирали. Меня, который тридцать лет назад, будучи еще сопляком, чувствовал себя среди них принцем. Принцем славной армии бедняков, боевого авангарда неминуемо приближающейся революции.