Но в Хантлей я не поеду. Я ехала в Гронвуд, к Гите.
Я тронула повод лошади и причмокнула. В пути я размышляла о том, что скажу подруге. В глубине души я опасалась, не добровольно ли Гита пошла на союз с шерифом? Он всегда производил на неё впечатление. На всех нас. Однако чтобы позволить опорочить себя...
Я вновь и вновь продумывала будущий разговор с Гитой, но в какой-то момент мои глаза словно открылись и я увидела, как хорошо вокруг. Я ехала по тропе через заливные луга фэнов, смотрела по сторонам, и сердце моё исполнилось благодатью. Была весна, май месяц. Впереди блестели под солнцем земли фэнленда, ярко зеленела осока, качались камыши да темнели среди тростников кровли хижин, в которых ютились болотные жители. Искрящиеся заводи, сверкая среди зелени, уходили вдаль до самого горизонта. А островки между ними были покрыты цветущими яблоневыми садами, словно розоватым облаком одевая берега вод.
Я никогда ещё не заезжала так далеко в фэны, однако страха не испытывала. В округе уже давно не слышали о разбоях, к тому же на мне была одежда послушницы. Уже одно это должно было охранить меня, ведь поднять руку на посвятившего себя Богу — великий грех. Единственное, что меня тревожило, — это лошадь подо мной. Мать Бриджит сказала, что это послушное, хорошо выезженное животное. Но настоятельница была прекрасной наездницей, а я уже много лет не ездила верхом. Пегая, чуя мою нетвёрдую посадку, порой начинала упрямиться, даже останавливалась, тянулась к придорожным зарослям. И лишь сердито фыркала и мотала головой, когда я понукала её. А один раз сделала такой скачок, что я едва не вылетела из седла.
Так мы и продвигались. Изредка попадались путники — то старуха, собиравшая хворост, то крестьянин с вязанкой тростника для плетения корзин. По заводи проплыла лодка, и мальчик-подросток правил ею, отталкиваясь шестом. А один раз мимо проехал целый отряд вооружённых всадников, и я смутилась от внимания откровенно разглядывавших меня мужчин. Однако чем дальше я углублялась в фэны, тем местность становилась пустыннее, оставаясь такой же прекрасной. Воистину, велик Творец, создавший такую красоту.
В эту пору над фэнами воздух чист и прозрачен, солнце ласково пригревает, и вскоре мне стало жарко. По обе стороны тропы блестели окна заводей, морщась под кошачьими шажками лёгкого ветерка. Стройные тополя вскидывали свежую листву серебристой изнанкой кверху. Золотистые ветви ив плавно стекали в воды, и под ними мелькали силуэты лебедей. Кричали чибисы, рядом находился их молодняк. Синей молнией мимо промелькнул зимородок. Грациозные стрекозы бороздили воды, выбирая для посадки цветы мяты. Цветов было множество — белые, ярко-жёлтые, нежно-лиловые. От них в воздухе разливалось дивное благоухание. Я замечала и немало лекарственных соцветий, которые мы собирали и сушили у нас в обители, — дудник, кровохлёбку, белокрыльник.
Изредка на тропе возвышались большие деревянные кресты. Я не знала, зачем они в столь пустынном месте — то ли чтобы обозначить тропу, то ли их установили тут некие поборники христианства из рвения к вере. Кресты стояли позеленевшие от мхов и влаги, но всё равно величавые, вызывавшие трепет. Возле одного из них я решила даже сделать небольшую остановку, опустилась на колени и вслух прочитала «Ave» и «Pater noster». Когда я встала с колен, меня просто ослепил блеск солнца на заводях. Уже было далеко за полдень, все сияло. Я видела ярко-изумрудные поляны, а совсем рядом, где заводь подходила к самому откосу тропы, светлели белоснежные лепестки кувшинок с яр&о золотистой завязью в глубине цветка. Диво, как они были прекрасны. Но я знала и как они полезны. Эти цветы используются как болеутоляющее и успокоительное, а корневища их помогают при желудочных коликах, рези в глазах и лихорадке. Ещё из кувшинок изготовляют отвар на эле, которым моют голову при выпадении волос, а их соком выводят веснушки и отбеливают кожу.
Уж не знаю, может, я вспомнила, что запас кувшинок в нашем лазарете на исходе, а может, мне в голову ударила весна и неожиданная свобода, но я решила нарвать их. Заметив неподалёку нависающий над водой ствол ивы, я оставила свою лошадку на тропе, а сама, пройдя по склонённому дереву, стала срывать плавающие среди крупных листьев молочно-белые цветы. Нарвала их уже достаточно, когда вдруг совсем рядом в камышах пронзительно закричала выпь. И тут моя лошадь испуганно заржала и, круша тростник, кинулась прочь.
Этого только не хватало! Хвала Святой Хильде, что лошадь отбежала недалеко. Я видела её чёрно-белую, как у коровы, спину в зарослях. Подзывая и стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, я стала пробираться к ней. Но нервное, напуганное животное, едва я приблизилась, вновь кинулось прочь.