— Я провожу тебя, — сказала я и взяла его за руку. Я сошла с ним по лестнице, и в темном холле, где висели ящики для почты, я поцеловала его в щеку.
— До вечера? — сказала я.
— Возможно, — был его ответ. — Если смогу. Но только поздно. Ты меня не жди.
Мелочи, помогающие нормальной жизни, стали весьма важными, когда началась роковая страсть. Телефон изобретали, чтобы по нему мне звонили. Если звонил кто-то другой, то они просто нарушали «конвенцию». Почта существовала только для того, чтобы он присылал мне открытки, что он и делал. На моем ящике появилось имя Элиза Редфорд, как будто оно было там всегда. Если приходило что-то для Флоренс Эллис — счета, письма из Лондона, они как бы попадали сюда случайно, и почтальон оставлял их на входе.
Когда Феликс оставил крем для бритья в ванной и повесил драную рубашку на ручку двери, я почувствовала, что прошла испытание. Они гарантировали его возвращение, без указания времени. Я рассказала Сильви о телефоне, почте и возвращениях Феликса. Его отсутствие также несло на себе его черты, как и его присутствие. Он был внутри меня, когда он присутствовал, и в моей голове, когда его не было. Он приходил и уходил. И его приходы было невозможно предсказать. Он всегда молчал, когда ему задавали вопросы в лоб. Часто, когда он звонил, можно было слышать неразборчивые голоса из кафе, где он сидел, шум уличного движения. У него был где-то дом, потому что у него всегда были чистые рубашки, отутюженные брюки, и от него хорошо пахло. Но куда он ходил и что он там делал, где находились его вещи и кто их гладил и стирал — все это оставалось для меня тайной.
Время, когда я была без него, не шло в счет. Мое время, проведенное у Делаборда, стало как бы интервалом. Каждый вечер я мчалась домой, иногда даже брала такси, если мне казалось, что он вернется рано или будет мне звонить. И когда я была дома, я могла спокойно ждать. Я построила гнездо, где могла встречать его, и наполнила его вещами, которые увеличивали и увековечивали намеки, которые он мог обронить по поводу его путешествий и его вкусов.
Он в Афганистане. Он рассказал мне, как потерял сознание в хижине после того, как употребил слишком много гашиша. Я пошла в индийский магазин, купила там покрывало и прикрепила к белой стене, и когда он пришел в следующий раз, он сказал:
— Да это же шатер!
Притворившись, мы почувствовали себя кочевниками. Он был в пустыне и рассказывал мне об ужасных холодных ночах, как кровь билась у него в ушах…
Он сохранил на память о своих приключениях в Техасе ковбойские сапоги. Плащ с накидкой — из деревни в Апеннинах. Там у него были друзья-художники. Слово «друг» в устах Феликса могло отпустить множество грехов. Друзья дарили ему разные вещи: ожерелье из камешков, из Нью-Мехико, узкие золотые браслеты из Юго-Восточной Азии. Когда он шевелил рукой, они так приятно звенели.
Браслеты, длинные волосы, медленный взгляд и тихий голос. Феликс никогда не приказывал и редко высказывал свое мнение. Он привязался ко мне, но это я проявляла инициативу. Я первая чувствовала жар и могла тут же зажечь его страстью и вожделением. Именно я карабкалась на него, чтобы заняться сексом. Он был создан для моего удовольствия.
Когда он говорил о себе, чувствовалось что-то похожее на удивление и сожаление. Он как будто был поражен, что так много времени ушло из его жизни. Его грусть заставляла меня стараться что-то сделать для него. Я также испытывала к нему уважение.
Он говорил очень мало, и короткими предложениями. Из него нужно было выуживать детали, его нежелание упоминать имена своих знакомых было проникнуто чувством уважения к тем людям, с чьими секретами ему пришлось столкнуться. Он никогда не говорил, где он был, откуда он только что пришел. Он разговаривал о далеком прошлом. Однажды вечером он сказал:
— Я был в деревне, где жил еще ребенком. Я вышел из машины, там была колонка и привязанная к ней повозка. На вершине горы еще сохранился снег. Я был недалеко от дома моей матери, но не смотрел в ту сторону. Это были та же гора и та же дорога, которую я видел каждый день в детстве. Потом ко мне подошел мужчина и так странно посмотрел на меня, потому что сюда люди не приезжают, чтобы покататься на лыжах. Он спросил, не заблудился ли я, и я ответил «Нет!» Потом сказал, что не был здесь целых двадцать лет. Когда я это произнес, то так странно себя почувствовал… Когда знаешь, что прошло двадцать лет, это значит, что ты старый.
— Ты не старый, — сказала я.
— Я долго не проживу, — быстро сказал он, и я не стала с ним спорить. Он продолжал: — Этот мужчина, он был уже старый. Посмотрев на меня, он сказал: «Феликс!» И я узнал его, он ходил со мной вместе в школу. Мы одного возраста.