Некоторые из его историй не были ни с чем не связаны. Он мог рассказать, каким розовым был однажды восход в Греции. Он знал массу имен, названий и много путешествовал. Мне нравилось, когда он рассказывал о Греции или Италии — я могла представить себе эти места. Я помнила их по предметам, имевшимся у моего отца. Казалось, что это были почти классические места, и если бы в школе я больше обращала внимание на Вергилия, то бы могла цитировать его, когда Феликс рассказывал мне о некоторых местах. Я хотела спросить, знал ли он магазин моего отца, но если бы он ответил утвердительно, как бы я могла продолжать делать вид, что я не его дочь.
— Ты была в Вене? — спросил он, и я ответила:
— Нет, а что?
— Она прекрасна, тебе стоит туда съездить.
— А ты часто там бываешь?
— Да, иногда, чтобы повидать моих друзей. Я там учился.
— На кого?
— Я изучал архитектуру, но было слишком много математики, и я начал вместо этого изучать искусство.
— Где?
— В школе, которая называется «Слейд».
— Но она же в Лондоне.
— Правильно.
— Ты хорошо учился?
— Да.
— Ты изучал живопись или собирался стать скульптором?
— Живопись.
— Ты пишешь что-нибудь?
— Нет.
— Почему?
Вопросы, вопросы…
— Ты была когда-нибудь в Нью-Мехико? — спросил он как-то.
— Нет.
— Я играл в пул с индейцами в Альбукерке. С деревенскими индейцами. Они не могут пить, иначе они становятся просто бешеными, но они продолжают напиваться. Белые люди забрали их земли.
— Как они играют в пул?
— Плохо, я всегда выигрывал. Я хорошо научился играть в Вене.
Я пошла в английский книжный магазин и купила книгу о Нью-Мехико, магазин был на Рю де Риволи. В путеводителе не перечислялись бильярдные, но там было много названий.
— Ты был в Таосе? — спросила я Феликса через несколько дней.
Он сидел на подушках.
— Да, откуда ты знаешь?
— Таос — это местечко для художников. Деревня была построена в тринадцатом столетии. Франциско Васкес де Коронадо открыл Нью-Мехико.
— Это все сведения из книг, — сказал он, махнув рукой. Я покраснела, так как боялась, что он видел книгу, хотя я старалась ее от него прятать. Он показал мне некоторые фотографии Вены — деревья и статуя в летнем парке, лица людей. Он сказал, что это его друзья.
— Там кругом фонтаны. На каждой площади. Зимой их закрывают деревянными щитами, а летом они играют.
Так как он сказал «играют», можно было подумать, как будто они во что-то играли или исполняли музыку. Он перечислял мне названия кондитерских.
— Ты любишь пирожные? — спросила я. Пирожные, по моему представлению, могли есть только старые леди.
— В Вене все едят выпечку, кроме страшных интеллектуалов! — ответил он. — Они едят маленькие сандвичи с рыбой и пьют кофе.
Я купила еще одну книгу, о венской сдобе, но у меня не было духовки и я засунула книгу подальше.
Казалось, все не связанное с чувствами было табу. Слишком сложным, чтобы разобраться в этом вместе. Мы могли разделять только тишину. Необычные ощущения от наркотиков, вкус фруктов и ощущение тел друг друга.
Я покупала только оригинальные вещи. Мне хотелось, чтобы моя комната стала священным местом, продолжением нашего удовольствия. Я отыскала настолько тонкие тарелки, что они были почти прозрачными, с сияющей красной окантовкой. Ножи с ручками в виде луковиц, внутри пустые и посеребренные. Они так странно балансировали на ладони. Казалось, внутри их что-то заложено, потому что они так забавно скатывались с тарелок. Вилки для рыбы в виде трезубца. Они были замысловато изогнуты, и на ручках были рыбки из перламутра. На бокалах были маленькие листья, белое вино играло в них, как быстро бегущая кристально чистая вода.
Я щупала ткани с закрытыми глазами в главном зале Бон Марше, пока не нашла пан-бархат, который был похож на его кожу. Я купила замшу, что была как пятки его ног, и атлас, который мне как-то приснился во сне.
Сон был о броненосце, огромная скала мрачного серого металла, и ее следовало превратить в бледно-синий атлас, необычайно мягкий. В моем сне я его держала в правой руке. И мне нужно было тереть броненосец до тех пор, пока он не станет гладким и сияющим, и нежным, как этот атлас.
Я шила из этих тканей наволочки для подушек, которые я бросала на пол возле стены. Мы слушали американские записи, песни о дождливых днях и о диком мире, который растворялся в горьком дыму гашиша.