С ней сейчас все в порядке, она почти американка. Она живет с Беном уже десять лет и восемь из них — в Нью-Йорке.
— Поезжай, — сказал ей отец, — ты же все-таки американка. Поезжай домой, а я останусь здесь.
Это чтобы ей было понятно, что он храбрый и самостоятельный; как будто в Европе существовала какая-то опасность, как будто опять могли перерасти в войну бесчисленные европейские передряги: инфляция, безработица, забастовки, смена правительств. Как будто ему хотелось остаться одному.
Она наблюдала за ним с постоянной тревогой. В первые два года на новой квартире он располнел, отказывался говорить по-французски или отвечать по телефону. Его лоб покрывался потом при воспоминании о каждой прежней ошибке, и нужно было убеждать его принимать таблетки, чтобы он мог поспать больше чем два часа в сутки. Потом, когда они в конце концов были вынуждены продать Куроса, Джекоб, казалось, поправился; как только статуя была упакована и отправлена в Лозанну, он стал самим собой. Он путешествовал, подолгу разговаривал с Мишелем по телефону, ездил с Алексисом в Италию и чувствовал себя прекрасно, и ей нечего больше было делать.
— Ты должна жить своей собственной жизнью, — как-то сказал он. Она с удивлением наблюдала за тем, как его недомогание отступало. У нее не оставалось причин следовать клятве. Когда она встретила Бена, ей казалось, что она нашла человека опытного, надежного.
Бен был согласен с Джекобом, который постоянно внушал ей:
— Настало время взрослеть и отправляться домой. — Хотя, проведя в Европе двадцать лет, он почти совсем забыл Америку, а она ее вообще никогда не знала.
Способы освоения Америки были не более интересны, чем гайки и гаечные ключи, карнизы для занавесок, гвозди и штепсельные вилки в пластиковых пакетиках на крючках в магазинах скобяных товаров. И еще контроль. Отметки у агента по недвижимости с лживыми хищными глазами, отметки в грязном офисе владельца дома, в телеграфной компании. Ответы телефонной станции, продуктовому магазину, химчистке, страховой компании: сколько мы зарабатываем, как долго мы жили там, где мы жили раньше, когда мы желаем, чтобы нас начали обслуживать. После всех этих вопросов Бен себя чувствовал так, как будто его протащили сквозь мясорубку, но она лишь потешалась. Это было формой внимания, проявлением порядка. Бена поражала ее готовность зарегистрироваться везде, где только можно.
— Я годами не платил в Америке налогов, — сказал он, проведя рукой по тому, что еще осталось от волос, — с тех самых пор, как посещал здесь школу.
— Я тоже никогда не платила налогов, но я хочу платить их, — возражала она. Он убеждал ее, что она ничего не зарабатывает, хотя по ее разговорам в Париже он решил, что ей светят какие-то деньги.
— В Америке я получу деньги, когда мне стукнет тридцать, — часто повторяла она.
Когда она долго не вспоминала об этом, тогда говорил Джекоб:
— Не забывай, в Америке у тебя будут деньги. Ты будешь богатой женщиной.
В день ее тридцатилетия прибыл первый чек. На шестьсот долларов! Бен рассмеялся.
— Завтра утром придет еще один, — сказал он, чтобы утешить ее.
Она пошла и все деньги истратила на шерстяное пальто для Бена, но на следующий день чек не пришел. «Итак, — думал он, — теперь мы будем платить налоги с ее шестисот долларов в год».
Нью-Йорк атаковал их, как только они приехали, он разрушал их тела изнутри. Появились ревматические боли в суставах рук, шеи, жжение в запястьях. На его коже выступила аллергия к чему-то, чем пользовалась китайская прачечная, стирая их постельное белье. А она постоянно травилась то телячьими отбивными, то майонезом, то тунцом, которые покупала в кулинарии. Они подключили кабельное телевидение, и теперь, когда они лежали в постели, молодая актриса, играющая ребенка, одержимого дьяволом, извергала на них зеленую желчь. У Бена разболелись зубы, и он отправился к дантисту, который прописал что-то, о чем они никогда не слышали; в итоге пришлось удалять корень. А в последующие две недели Бену сверлили кость в челюсти, и он приползал домой почти в обморочном состоянии от принятых лекарств, и за все это они заплатили тысячу долларов. Частенько по утрам она просыпалась от сильной сердечной аритмии. Они были совершенно беспомощны в этом безжалостном месте, и оба боялись умереть здесь.