— Как — уступите? — я был ошарашен. Чего угодно ожидал, только не этого.
— Просто уступлю. Знаете, я уже привык быть мертвым, пока этот Шель ко мне не обратился. Мне не трудно к этому вернуться. Тем более, — был бы ротмистр живой, наверняка бы тут усмехнулся, — есть в этом и хорошая сторона.
— Какая? — растерянно спросил я.
— Покой, — я снова мысленным взором увидел его улыбку.
— И ради покоя вы уступите мне жизнь? — чего-то я в людях не понимаю, судя по всему…
— Да, я уже сказал, что уступлю. Знаете, Миллер, когда я был жив, я даже никогда не думал и не мечтал о покое… А сейчас не хочу его ни на что менять.
Хм, вот как? Смертный покой затягивает, прямо как алкоголь и наркотики? Ну а почему бы и нет? Особенно, если не меня. Киннесу я, понятное дело, попытался сказать это в более обтекаемых выражениях:
— Мне сложно вас понять, ротмистр. Я здесь совсем недавно, и к здешнему покою не привык.
— И не надо, — мягко поддержал меня Киннес. — Не надо. Оставьте покой мне, а сами живите дальше. Еще успеете сюда.
— Да уж, успею… — а что еще оставалось сказать?
— И попозже, — добавил ротмистр. — Сами понимаете, чем больше времени пройдет между свадьбой и похоронами, тем лучше.
— Лоари мне сказала, что вы…
— Да, — Киннес не дал мне закончить. — Гвенд, знаете ли, очень удобен. Всегда можно поинтересоваться мнением самой девушки перед засылкой сватов.
— И тем не менее, моим сватом вы к Триамам пошли. Благородный поступок, ротмистр. Я ваш должник.
— Не стоит, Миллер. Скажу вам по чести — к Лоари Триам я сватался не из-за страстной любви, поэтому ваше предложение принял легко. Просто в моем роду сложились обстоятельства, в силу которых старшие родственники требовали, чтобы я женился…
Киннес замолчал. Прошло какое-то время, пока я не понял, что рассказывать об этих обстоятельствах он не собирается. Ну да и ладно, не так оно и важно, на самом-то деле.
— Знаете, Миллер… — не очень уверенно продолжил Киннес, — раз уж вы считаете себя моим должником… У меня к вам просьба. В Лукаме, я оттуда родом, найдите моего незаконнорожденного сына. Его зовут Арнит Гланс, живет у вдовы Гланс, это его бабка. Помогите мальчику, чем сможете, от моих родственников он ничего хорошего не дождется.
— Я помогу ему, ротмистр. Обещаю, — а что бы вы сказали на моем месте? Как именно можно помочь ребенку, а главное, какая помощь ему на самом деле нужна, я пока не знал, но уж найду способ, обязательно найду. Сына ротмистра Киннеса я без помощи не оставлю, а законность или незаконность его рождения мне вообще до одного места.
— Тогда давайте прощаться, Миллер, — устало произнес Киннес. Да, действительно, привык он уже к покою. Разговор наш длинным не назовешь, а вон как человека вымотало…
— Давайте, — поддержал я. — И, знаете, я благодарен судьбе за то, что мы с вами встретились. Сделаю все, чтобы ваш сын вами гордился.
Эх, хмарь здешняя… Да и пребывание тут в виде одного лишь сознания тоже одно сплошное неудобство. Ни руки пожать, хоть и не принято у имперцев так, ни каблуками щелкнуть. Просто так же, как несколько минут назад почувствовал присутствие Киннеса, так и сейчас почувствовал, что остался один. Пора звать Шеля…
— Я так понял, что вы с Киннесом договорились, и договорились устраивающим меня образом? — явился, не запылился, нарисовался, понимаешь, хрен сотрешь!
— Правильно поняли, — подтвердил я, хотя и так все было ясно.
— В таком случае приступаю к оптимизации вашего организма и ненадолго прощаюсь, — подчеркнуто нейтральным тоном доложился Шель и тут же, подпустив в голос теплоты, добавил: — Вам надо возвращаться на привычный уровень существования. Здесь задерживаться опасно…
Это точно, побеседовав с Киннесом, я уже и не сомневался. Так что — быстрее, быстрее отсюда!
Хмарь вокруг меня начала светлеть и рассеиваться. Интересно, если я руку подниму сейчас, увижу или как? Черт, а это еще что за напасть? Поднять руку я не смог. И почему-то вернулась боль в груди, пусть и не такая сильная, как это было перед попаданием сюда. Зато хмарь исчезала прямо на глазах, и уже через несколько мгновений я увидел перед собой что-то белое, очертаниями своими напоминавшее верхнюю часть человеческой фигуры. Фигуры, замечу, женской, и, более того, знакомой…
— Очнулся! Мой муж очнулся! Феотр, я здесь, ты меня слышишь?
Лорка, теперь я уже не только слышал, но и видел ее, склонилась надо мной. Еще несколько секунд — и я могу различить черты ее лица, самого родного и прекрасного лица на всем свете. Вижу покрасневшие глаза — плакала много или долго не спала. Наверное, и то, и другое.