— Надеется на мое благословение… нет, вот. Да, сказано ясно. Заберет ее в Англию, и Персиваля тоже, если я согласен.
В этом-то все дело. Иденмонт намерен отвезти девушку к ее безмозглой старой бабке, а заодно, если получится, использовать Персиваля, чтобы смягчить сердце и мозги старой ведьмы.
— Ну нет, не выйдет, — проворчал сэр Джеральд. — Это мое наследство. Не получишь ни пенса, Иденмонт. Старуха, может, в маразме, но я-то нет!
Недели перед свадьбой прошли как длинный путаный сон, наполненный незнакомыми лицами и чужими голосами с их режущим английским произношением. Находясь в центре переполоха, Эсме смотрела на него как бы со стороны, следя за тем, чтобы делать все так, как требует этот сон.
Вариан поселил ее вместе с Керибой у священника, мистера Инквита. Он и его жена были добрые люди, но чужаки. Визиты Вариана и Персиваля были столь редкими, что они тоже стали казаться ей посторонними. Пока они суетились, организуя английскую свадьбу на Корфу, Эсме выполняла более устрашающую задачу — сделать из себя настоящую английскую невесту.
Сожаления и тревоги она отправила в самую глубину сердца. Убийство отца осталось неотомщенным, родная земля находилась на грани катастрофы, и для нее было поздно поступать геройски. Ее жених был иностранцем без гроша в кармане, но для нее поздно было поступать мудро. Эсме отдала ему сердце так же, как подарила невинность, и ни о чем не жалела.
Она станет баронессой, а это значит, что она должна хотя бы выглядеть как леди. На этом она и сосредоточила мысли. Она заставила себя проявить интерес к журналам мод, которые показала миссис Инквит, и помогла двум старшим женщинам превратить образцы в готовые платья. С такой же целенаправленностью Эсме брала уроки английских манер. «Это необходимо, — сказала она себе. — Иначе нельзя».
За несколько дней до свадьбы приехала Доника с родственниками, и Эсме приступила к добрачным празднествам с решимостью делать все, что положено. Она страшилась будущего, но уверяла себя, что просто боится горя. У нее несчастье, но для большинства людей сама жизнь — череда бед и печалей. И потому она замкнула в себе то, что было глубоко внутри, и окружающим являла только уверенность и улыбку.
Время удивительного сна подошло ко дню свадьбы. Он начался с яркого и теплого рассвета.
Эсме стояла в лучах утреннего солнца и терпеливо выносила хлопоты Доники с одеванием и причесыванием невесты. Наконец Доника отступила в сторону, оглядела платье цвета морской волны, и ее серьезное лицо расплылось в улыбке.
— Что подумает твой жених, когда тебя увидит? — сказала она. — Он назвал тебя своей маленькой птичкой — а ты принцесса!
Эсме с трудом удержалась от того, чтобы расправить складки юбки. Они и так были хороши, а руки у нее взмокли.
— М-маленькой п-птичкой? Доника засмеялась:
— Д-да. Как ты заикаешься! Тогда в Саранде он назвал тебя своей маленькой птичкой и сказал, что ты унесла его сердце. Я сквозь слезы видела его грустные глаза и слышала горе в его голосе. Все женщины плакали — и еще потом, когда услышали, что он кинулся за тобой в воду. Такой красивый мужчина, такой высокий и сильный! Как мы могли ему отказать?
— Ни одна женщина не может ему отказать, — прозвенел натянутый голос Эсме. — Я и попытаться не смогла, а теперь…
— Теперь вы дадите друг другу счастье.
— Счастье. Бог милостив ко мне. — Эсме вдавила кулачки в грудь, как будто это могло остановить неистовое биение сердца. — О, Доника, я не могу…
Доника схватила ее за руку и потащила к двери:
— Можешь, переставляй ноги, а я вытолкну тебя, и ты предстанешь перед всеми скромной невестой, как и положено. Но ты выйдешь замуж, подруга.
Хотя Доника и вела ее, на самом деле Эсме нес сон. Мимо проплыли неясные очертания лиц и жужжание голосов, и она остановилась перед священником. Туман приподнялся. Эсме подняла глаза и увидела свое божество. Он улыбался, глядя сверху. Все в нем сияло. Излучал свет гладкий мрамор лица, светилось серебро глаз. Даже голос вызвал в ней ощущение свечения, когда он сказал положенные слова, и от этого на ее губах появилась дрожащая улыбка, и она ответила.
И опять вокруг нее сомкнулось неясное движение и смутный гул. «Миледи», — окликали ее чужие английские голоса. В этом не было смысла, но она без запинки, наизусть отвечала[вежливыми фразами, которым ее научили.
Несколько часов спустя сон привел ее на пристань. Она понимала, что рядом стоит Петро, он рыдает, обнимая Персиваля; но, получив от Вариана мешочек с монетами, он оживился. Потом были Доника, Кериба, подруги… слова прощания на родном языке. Эсме смотрела, как уплывает их лодка, чувствовала, что ее поддерживает рука Вариана, и все же это было нереально, непостижимо.
Туман не полностью рассеялся и тогда, когда она стояла у окна спальни в том доме, что Вариан снял на Корфу. Дом был удивительный: большое белое здание в заливе Колора, в северо-восточной части острова. Окно было обращено к родине. Тонущее солнце зажигало медные искры на темно-синей глади Ионического моря.
Эсме зажгла свечи. Она переоделась в кружевную ночную рубашку, которую для нее любовно сшила миссис Инквит, и вынула шпильки из волос. Она до блеска расчесала их щеткой с серебряной ручкой из набора, который ей дал Персиваль. В комнате хвастливо сверкало большое зеркало, и Эсме рассмотрела себя.
В зеркале отразилась маленькая, тощая и страшно одинокая девушка.
Эсме отвернулась и стала смотреть в окно.
Земля на той стороне залива не была родиной. Эсме больше не албанка. Она девушка без родины и без семьи.
Ее дядя не приехал на свадьбу, — конечно, потому что не желал ее знать и даже не захотел забрать сына. Но когда-нибудь Персиваль к нему вернется, а Эсме будет отвергнута, как прежде был отметен ее отец.
У нее никого нет, она никто, просто жена лорда Иденмонта. Она даже не настоящая леди. Она освоила начатки знаний и повторяет их, как школьник отвечает урок латыни. Она же может цитировать Цицерона, Катулла и прочих, но это не делает ее римлянкой.
От стука в дверь она вздрогнула. Сердце болезненно забилось, она едва выговорила слова, приглашающие мужа войти.
Дверь распахнулась, вошел блистательный, высокий лорд, который сделал ее своей — и ничем более… Эсме разрыдалась.
В мгновение ока Вариан пересек комнату, подхватил ее на руки и без слов отнес на кровать. Он не положил ее, а посадил себе на колени, и Эсме повисла на нем, рыдая.
Он ее держал, положив подбородок ей на голову и поглаживая по спине. Постепенно ей передалось его спокойствие, она затихла. Он вынул платок и молча подал ей.
Она всегда ненавидела плач. Пока она не встретила его, слезы были ей незнакомы, презренная слабость. В ужасе она растерла мокрое лицо с такой силой, словно пыталась себя наказать.
— Ничего, пустяки, — сказала она, глядя на лацкан сюртука. — Вот глупости. Только стала страшилищем. — Она отодвинулась, но он ее не отпустил.
— Так не пойдет, Эсме. Я сойду с ума, пытаясь разгадать, в чем беда.
Серые глаза смотрели слишком пронзительно, под их взглядом она готова была извиваться червем, а это злило, потому что тогда она будет похожа на плачущую ведьму.
— Я же сказала, ничего. Я утомилась, вот и все. Устала притворяться дамой.
— Тебе никем не надо притворяться, уж во всяком случае, ради меня.
— Действительно. Если бы я вела себя, как мне вздумается, перед твоими соотечественниками я бы выглядела дурой и дикаркой, они бы смеялись надо мной и жалели тебя. Ты не хуже меня знаешь, что они только того и ждали, что я ошибусь, к твоему и Персиваля стыду. Поэтому ты и держался подальше от меня до сегодняшнего дня, — высказала она наболевшее. — Надеялся, что за один день я не успею выкинуть что-нибудь такое, что тебя дискредитирует.
Вариан посмотрел на ее стиснутые кулачки.
— Понятно. Какое же ты глупое создание!
— Глупое? — Она впилась ногтями в его руки и попробовала отогнуть пальцы, но с таким же успехом она могла бы расцепить наручники.