— Зареченье состоялось, — спокойно пояснил голова. — На нашей земле зарекались ещё раннее, чем венчались. И то никому нерушимое клятва. Никто не встанет вперёд согласия предков. Так что со свадьбой решено подавно.
— А Агнешка? Как с ней? — белея ликом, проронил отец Тодор.
— А никак, — ответил ему Шандор с непростительным для его должности безразличием. — Она в Боровицу не ходит. С деревенскими не знается. Живёт себе, никого не трогает. И пусть живёт. Нет от неё вреда.
— А ежели есть?
— А ежели есть, то увидеть его надо, — староста нахмурился смурнее прежнего.
Не хотелось ему спорить со святым отцом. Но и будить смуту по деревне не хотелось.
В Боровице давно затихло народное возмездие после того прилюдного дня в церкви. Теперь все косились больше на Каталину — она скорее занимала людские умы. Её при желании можно было наречь ведьмой, и тогда бунта было б не избежать. Но кто ж осмелится назвать ведьмой дочь священника? Ясное дело — никто.
Сам Шандор не мыслил подобного. Не с руки ему. Девка-то была так себе, а стала вполне завидной невестой. И что, что в ледяной воде купалась? На пользу пошло.
А отец ейный от пережитого слишком растрогался, вот и гневается.
Не нужны были голове Шандору волнения, не нужны показательные наказания, коли нет в том серьёзной причины. А сейчас — не имелось.
Потому отец Тодор покинул дом деревенского головы совершенно ни с чем. Ещё более злой, ещё более мстительный, чем накануне.
И, уходя, поклялся он сам себе, что найдёт управу. На всех найдёт. Обязательно найдёт.
Глава 15
— Ай-да! Ай-да! Скоренько!.. — свистящим игривым шёпотом напутствовала Илка. — Уже тута почти!..
Она волокла за собой черноокую подружку, хотя поначалу Агнешка сильно не обрадовалась затее. Но Илку было не унять. Очень уж ей хотелось показать диво-дивное, которое сама видала впервые.
Ради такого случая девушки придумали нарядиться по-особенному. Не в том смысле, чтобы обновить парадные платья, а скорее наоборот. Илка оделась совсем неприметно — в обычную, каждодневную одёжу, в которой хоть огород копай. Да и Агнешка снарядилась ей под стать — в серую телогрейку и старые валенки. Платок выбрала самый, что ни есть, простой — без узоров и цветов, чистая белая шерсть да пух.
— Вот так ещё завернися, — подсказывала ей подруга, потуже закрывая Агнешке лицо.
— Я ж так дыхнуть не смогу! — возмутилась та.
— Потом надышишься! — командовала Илка, вновь скрывая платком выскочивший на минуту Агнешкин нос.
С глазами только ничего нельзя было поделать. Ну, что тут попишешь? Выдают глаза! И брови чёрные, что смоль, — тоже выдают. Косу Агнешки ещё как-то удалось запрятать от взглядов людских подальше, но глаза-то куды спрячешь?..
— Ты не зыркай ни на кого — и никто не приметит. Держи очи к земле, и здравы будем.
— Угу, — будто совунья, угукнула Агнешка из своего кокона.
Ну, вышли. Ну, побрели…
А снегу-то! Снегу намело!..
И продолжало мести, мести. Снег ложился всё уверенней с приходом стужня. Лишь поначалу снежные покрова были робки и прогалечны. Но с каждым днём мир кругом становился белее и как будто бы немного чище.
Световой день укоротился до каких-то часов, а в некоторых домах Боровицы его и вовсе видели теперь только мельком. Вместе с тем крепчал и мороз. Вся природа оповещала о том, что зима настала, и до тёплых деньков ещё ждать и ждать.
Подруги брели по сугробам, доходящих иной раз до колена. Ближе к деревне стали попадаться натоптанные пути. Но девушки всё равно старались держаться чуть в стороне и сходили с дорожки, если слышали приближающуюся повозку.
Так они добрались до церкви. Агнешка глянула на некогда любимое место и убрала взгляд в землю. Не только по настоянию Илки, ей и самой не хотелось долго рассматривать место, где ей давно не рады.
Наконец, впереди показалась рыночная площадь. Вчера Илка увидала тут настоящего учёного медведя. К Боровице пожаловал странствующий табор. Цыгане и привели расчудесного зверя. Деревня всей толпой ходила смотреть на косолапого, танцующего вприсядку.
— И яблоки он ловит ещё — вот так! — Илка показала, как именно мишка ловит яблоки хищной пастью. — Ну, таки чудной! Таки задорный!
Агнешка слушала подругу с необычайным интересом. Умела же Илка завлечь рассказом. А может, дело было вовсе и не в Илкиных способностях к красочному повествованию, а в том, что у Агнешки не стало больше никого, кто бы развлёк её дружеской беседой. Только Илка одна и осталась верным другом, только с ней Агнешка и могла разделить свои печали и радости.