— За что вы так? — Агнешка заплакала. — За что вы так с Илкой? Вы… убили её…
— Не я! — перебил отец Тодор окриком. — Это твоя вина! Ты её убила моими руками! Ты отравила своей подлостью несчастное дитя! И ты погубила мою дочь! Ты всех уничтожила! Но я совершу окончательное возмездие. Ты будешь проклята даже в Аду!
Возвестив последнюю угрозу, священник бросил на пол ещё чадящее кадило. Освободившейся пятернёй он вцепился в платье Агнешке и рванул ткань с остервенением. Девушка закричала. И крик её бился о божественные стены, чтобы затем повториться снова и снова чудовищным каноном.
А отец Тодор продолжал срывать одежду с беззащитного тела. Несмотря на мольбы о пощаде, несмотря на сопротивление и агонию, несмотря на душераздираюшие вопли, он сдирал хлипкие девичьи тряпицы, подставляя оголяющую плоть под взгляды увековеченных святых, которые теперь казались совершенно равнодушными.
Агнешка билась, изворачивалась, пиналась. Но и её силы, такой великой для одной хрупкой девушки, не хватало, чтобы дать отпор жестокой похотливой тьме. Истерические рыдания не прекращались, даже когда последний клочок одежды слетел с обнажённой кожи. Визги и ор оглушали настолько, что, казалось, иконные образа вот-вот заслезятся. Но пронять отца Тодора не могло ничто. Ум его затопила ненависть, глаза выжгло сладострастие, уши прокоптило вожделением.
Он был подобен безумному животному, жаждущему крови и разврата.
Внезапно стены собора дрогнули снова, но уже не от криков. Купол завибрировал, застонал, а меж стыков в секунду засквозила щель.
Отец Тодор едва успел поднять голову на раздавшийся треск, как щель разверзлась за мгновение, выплюнув на пол церкви обезображенные доски. А из пролома вдруг выскочила Каталина…
Каталина! Его родная дочь!
Она прыгнула внутрь храма, но не упала тотчас, а зависла в воздухе. Каталина парила… как ангел.
Вот только ангелом она не была. И отец Тодор, отпрянув в ужасе, понял это по тому, как смеялось это чёртово создание — уже привычным, но ещё более громким смехом.
В одной простой белой рубахе, которую отец единственную разрешил носить дочери, запирая её под навечный домашний арест, босая и растрёпанная Каталина летала в пространстве над алтарём. И хохотала. Непрерывно хохотала, создавая вокруг себя необъяснимые и невидимые потоки дьявольского ветра.
— Убийца! — выкрикнула она обвинение прямо в лицо отцу Тодору. — Прелюбодей! Лжец!
— Каталина… — всё ещё не верил своим глазам священник.
Он отступал, гонимый страхом и непониманием происходящего. В последний миг, вспомнив об оставленном на алтаре огромном ручном кресте, Тодор схватил его и прижал к груди.
— Изыди, проклятая!
— Это ты проклят!
Каталина настигала его, давила, ужасала одним только обезумевшим видом своим — красными губами, расплетёнными светлыми косами, стелящимися по ветру, полупрозрачным станом под тонкой белой тканью рубахи.
— Ты так ничему и не научился! Ты так ничего и не понял! Но больше ты никому не причинишь боли!
— Изыди! Изыди, сатанинское отродье! — Тодор упал на колени и зароптал.
Запах ладана резко перебила вонь горячей человеческой мочи.
Священник сжался в комок, сокрушаясь перед неведомой чёрной силой, которой были ни по чём любые орудия, какие только не применял он против неё. И отныне этой силой обладала его дочь, которую он так любил, о которой так заботился, не щадя самого себя. Каталина превратилась в чудовище, и теперь отец Тодор жалел об одном — что так и не поднялась у него рука убить ведьму, пришедшую в его дом.
— Изыди! Изыди! — он уже не требовал, не рычал, а умолял пискляво, подобно полевой мыши, и жалостливые всхлипы священника становились всё тише и тише с каждой новой мольбой. — Изыди… Изыди…
Каталина опустилась на пол перед отцом, дождалась, когда он подымет к ней слезящиеся глаза. Тодор плакал, как младенец, у которого отняли расписного конька.
Продолжала улыбаться кровавой демонической улыбкой, Каталина склонила голову к плечу, а затем ещё и ещё, пока голова её не извернулась под немыслимым для живого человека углом, оказавшись перевёрнутой наоборот. Одновременно она подняла руки, и те завращались в локтях и кистях, издав скрипучий ломающийся звук. Её тонкое тело изломало, как ломает сучья дерева под порывами шквального ветра. Руки-ветви раскорячились и перекрутились, голова сделала новый невозможный оборот.
Тодор слышал, как крошатся её кости, превращаясь в труху. Видел, как осыпаются её волосы клоками. Как белая кожа покрывается уродливыми трупными пятнами, а на ткани длиной сорочки проступают кровяные разводы.