— Нехорошее что-то затеялось. Вот и не спится мне.
— Нехорошее. Это верно, — согласился мольфар. — Знать бы только, где хорошее добыть в такую пору, когда зло исходит от добрых людей.
Чугай всерьёз задумался над вопросом и на некоторое время замолчал. Его свистящее дыхание то и дело раздувало пламя, а Янко не давал огню слишком проказничать и тушил его взглядом. Так и сохранялся зыбкий баланс.
Покуда Чугай вдруг не заговорил, спокойно и назидательно:
— Когда от добра можно только злобы ждать, тогда за добром надобно идти к самому злому злу.
— А где живёт самое злое зло?
— Знамо, где. У Проклятого Грота, ясное дело. Там горы и лес срастаются в стену, там никому ходу нет, кто не сможет оплатить кровавую дань.
— Кровавую дань… — повторил Янко.
Он вспомнил, что жила в Боровице такая легенда, а может, и вовсе выдумка про кровавую дань для старухи-вештицы. Космина — так вроде её звали. И вроде в самом деле жила некогда за Змеиным Перевалом такая безумная бабка — то ли просто сумасшедшая, то ли впрямь злая колдунья. Говорят, держала она тысячу кошек, а из деревни подбросила ей как-то блудная девка свой грешный приплод.
Что дальше было с тем приплодом, про то никто толком не сказывал. Иные божатся, что собственными очами видели, как вештица жарит на вертеле младенческое мясо. Но другие заверяли, что приплод уцелел и остался во служении у Космины. И даже более того — перенял её дьявольские занятия вместе с умениями оборачиваться в разное лесное зверьё. А любимым лакомством ведьмы все единодушно называли человеческую кровь. И тот, кто желал пройти уцелевшим через владения Космины, обязан был оплатить кровавую дань.
Вот только после такой уплаты обычно никто не выживал. По крайней мере, люди так сказывали. А что из того правда, что — ложь, поди разбери.
Янко вздохнул. Чугай как будто бы перенял его сожаление и тоже вздохнул, громко и протяжно.
— Тебя как звать, мольфар?
— Янко.
— А где Агнеш, Янко?
— Схоронил я её.
Чугай понимающе кивнул.
— Много смертей. Очень много на одну ночь. Как теперь заснуть?
— Просто ложись и спи, — посоветовал Янко совершенно искренне. — И позаботься об Агнешке. Она там, у ручья, в домовине. Пусть волки с лисами не тронут её.
— Не тронут, — пообещал Чугай. — Никто не тронет и не подойдёт даже. Только так ей не дело лежать, ты же ведаешь?
— Ведаю.
— В землю ей надобно. Поскорее.
— Обождёт, — брови у Янко напряглись от тревожных мыслей.
— Что ты удумал? — хмурился ему в унисон Чугай.
— Видно будет. Пока так. А там уж как получится.
Чудище вновь вздохнуло и покачало большой косматой головой, в которой сразу зашуршали застрявшие веточки и ещё не сгнившая с осени листва.
— Дело твоё, — решил он, хоть и остался недоволен. — Но неупокоенные, сам знаешь, иногда бесовничать начинают, мавками оборачиваются и шалят в моём лесу. А я это страсть как не люблю. Была у меня тут давеча одна, но всё-таки мирная, да и в лес редко заходила. Её не трогал. За остальных ручаться не могу.
— А как её звали?
— Мавка она и есть мавка, — недобро усмехнулся Чугай, однако усмешка его быстро сошла на нет, и он всё-таки ответил: — В миру Сарика звали. Твой предшественник Штефан просил за неё. Да и сам много раз пытался её в Навь отправить. Но у неё что-то сильно нужное тут было. А сейчас, чую, ушла она. Совсем ушла.
Янко глянул на костёр. Он всё ещё слушал Чугая, но мыслями уже давно думал о своём. Теперь он хотя бы понимал, как ему действовать и куда стоит податься.
Глава 25
Голова Шандор постучал дважды, а затем — ещё дважды. А после постучал трижды. Но даже спустя семь ударов кулаком о дверное полотнище итог остался тем же. Притом староста знал: там, в хате, кто-то есть. Точно есть. Никаких сомнений.
Шандор понял это, разглядев согбенный грузный силуэт за столом. Такой силуэт мог принадлежать лишь одному человеку — хозяину дома.
Однако хозяин не двигался, а голова Шандор начинал нервничать. Хотя, строго говоря, нервничать голова Шандор уже давно не прекращал. С самого вечера зареченья.
Весь прошедший месяц выдался для деревенского старосты особенно нервным. А сегодня утром он и подавно не смог усидеть на месте. Поначалу обошёл всё село, сунулся в лес, дошёл до бывшего мольфарова дома, от которого ныне остались одни обугленные воспоминания, пробрался дальше в горы. Но нигде не нашёл и следа Янко.
Шандор беспокоился. Шандор уже почти закипал. Шандору не терпелось вылить хоть на кого-то свою злость. Сгоряча отпинал дворового пса, что жил в будке возле хаты. Чуть не убил псину — жена остановила.
Прошёлся вдоль главной улочки, а по всей Боровице вой стоит такой, что сотню волков заглушит. Даже плакальщицы не нужны. Воют бабы, старики, дети, даже мужики дородные — и те воют. По Илке плачут, по Лисии плачут, по Каталине плачут, а кто-то и по Агнешке, может, грешным делом слезу пустил…