— Отче наш, — немедленно бросилась целовать Ксилла выпростанную руку, которую Отец Тодор тут же отнял и протянул теперь мирскому служителю.
— Здравствуй, Отец. Разговор есть, — уважив обычай целования, быстро перешёл к делу Шандор.
Тодор сделал знак супруге выйти. Ксилла отвесила поклон и тотчас скрылась с глаз. Священник разместился за столом напротив гостя.
Сидеть с прямой спиной было трудно. Раны, которые он только прикрыл чистой рубахой, продолжали кровоточить. Но Отец Тодор не боялся ни боли, ни болезни, ни нагноения. Бог защитил его с самого рождения, дав могучее здоровое тело, крепкие нервы, стальной характер и чистую душу, которую, как истовый раб божий, Отец Тодор часто и старательно омывал кровью. Всё-таки бренная жизнь пятнала и его. А как иначе? На то оно и служение — убивать чертей, не вводиться во искушение, страдать и молиться, молиться.
— Говори, Шандор, — повелел Отец Тодор, слегка поёжившись от непрестанно пульсирующей обширной раны. — С чем пожаловал?
— Совета твоего хочу испросить, — ответил голова.
— Спрашивай. Что тебя мучает?
— Про Агнешку всё рассудить не могу.
— А что про неё судить? — тёмные глаза Отца Тодора блеснули недобро и презрительно.
— Да народ волнуется. Думает извести её.
— Народ ничего сам не думает, — возразил священник. — Народ будет думать только то, что ты им скажешь.
— В том и дело, что не знаю я, что им сказать. Коли ведьма она, может, и правда прогнать её нужно. Но отец её — мольфар. Он один такой у нас. Человек полезный, тихий, непривередливый. Может, не надобно его обижать?
— Не надобно, — спокойно согласился Отец Тодор. — Мы не для того богу служим, чтобы без надобности обижать. Космину и ту же терпели, хоть и нелюдь она чистой крови.
— О ней слуху никакого давно нет, — сказал Шандор, пожав массивными плечами. — Да и не ходила она никогда в деревню. Как и Штефан. Жили себе с краю и вреда не чинили. А Агнешка, бывает, захаживает — то на базар, то в церковь, то ещё куда.
— В церковь больше не подастся. Пусть живёт себе дальше как-нибудь. Главное — дружб с ней не водить. Ты побеседуй с родительницами Илки и Лисии. Чтоб учили они почаще и построже девиц своих. Кнут им в помощь.
— Скажу, — кивнул староста, вполне довольный таким решением, намереваясь подняться со скамьи.
— И сынку своему Янко тоже скажи, — прибил его обратно к сидению голос Отца Тодора, — что с нечестивыми только блудники водятся.
Голова Шандор сдвинул густые брови к переносице:
— Что это ты говоришь? Янко в жизни никогда такого позора не делал.
Тодор невозмутимо выдержал взгляд старосты и ответил:
— Значит, образумился он? И чудить понапрасну не вздумает?
— Нет, конечно. И уговор наш всецело в силе.
— Когда? — холодно уточнил священник.
— Весной. Как и уговаривались. Как только снег стает, так и сыграем свадебку.
— Добро.
Проводив гостя, Отец Тодор отправился в свои покои. Жжение на спине в ночь стало почти невыносимым. Он удовлетворённо ощупал насквозь вымокшую рясу. Велел Ксилле приготовить ему тёплую воду для омовения. Но для начала пришлось отодрать от кожи вместе с подсохшими кровяными корками хлопковую ткань.
— А что голова приходил? — про меж делом спросила попадья, размягчая прилипшую ткань с помощью нагретой воды.
Отец Тодор стиснул зубы от боли и ответил не сразу. А потом заговорил уже не без гордости:
— Пристроил я нашу Каталину. Благодари бога.
— Слава тебе, боже! — немедленно возрадовалась Ксилла и принялась расцеловывать руки мужа.
Глава 5
Подули холодные ветра, изгоняя последние гожие деньки жнивня. Зачастили дожди. Небо пасмурилось и стояло низкое, серое, налитое тяжёлым свинцом. Уже собрали боровчане добрый урожай, и отгремело на всю округу празднество дожинок. Наступил хмурень — ещё теплый, но уже предвещавший близость рябиновых ночей, когда земля и небо умоются ливнями и заблещут грозами.
Скоро-скоро западает снег. Скоро-скоро укроет горные вершины и благодатные луга морозным одеялом. Скоро-скоро…
Но до этих времён ещё нужно было как-то дожить, дотерпеть. Да неплохо бы запастись чем-то из съестной провизии. Старый мольфар Штефан о том не беспокоился. Он, как и прежде, принимал с одинаковым смирением и открытостью каждого нагрянувшего в его дом. Люди приходили и уходили. Всегда с жалобами и судачествами, всегда с какой-нибудь бедой, иногда оставляя в благодарность кто краюху хлеба, кто шмат сала, а кто корзину яблок. Иные вовсе ничего не несли, кроме своих горестей. Однако Штефан, казалось, не ведал разницы в дарах и благодарностях. Он был приветлив со всеми, незлоблив и сдержан.