— Да. — От совершенно серьезно и без тени сомнения произнесенного слова захотелось захихикать. — Пока полуорки твоего отца все не испортили. Они скоро будут здесь.
Полуорки? Знакомое слово не задержалось в голове, как ничего не значащая досадная мелочь. Страх растворился без следа в сбившем дыхание поцелуе… она совсем не против, чтобы ее мучили, только… вдруг она забеременеет, обидно даже не знать имени отца своего ребенка. О том, чтобы он просил у Сарумана ее руки, она и не мечтает, у великого темного майа есть дела поважнее, но хоть это-то можно.
— Ладно… я тебе скажу, но не произноси его. — Силмэриэль запрокинула голову, чуть было не ударившись затылком о землю, и приглушенно застонала от сладко-щекочущего ощущения, наслаждаясь спускающимися все ниже вдоль шеи поцелуями.
— Теперь я знаю, кого люблю. — Красивое имя оказалось странно знакомым, словно она его уже слышала.
Только она не удивится, если забудет, когда все закончится — горячие губы скользнули вдоль ее шеи и добрались до груди. Прошептав что-то на непонятном древнем языке — она помнит, что обещала не произносить его имя — осторожно огладил ладонями затвердевшую от ласки и совсем неуловимой осенней прохлады грудь… до боли острые ощущения пронизали все тело, отключив последние остатки разума.
***
— Может быть, все должно остаться так, Галадриэль? А наш удел — вечная жизнь в Валиноре? Если Эру Илуватар изменил свой замысел, или судьба одного из множества миров в Пустоте более не интересна ему.
— Это не жизнь! И это несправедливо, Гэндальф, — забыв, что он не рядом и не может ее видеть, Владычица резко встала, и с волнением протянула руку, всерьез ожидая коснуться щеки мага.
— Арда заслуживает нового, лучшего сотворения, как и было предсказано в пророчестве Мандоса. А Он не заслужил ничего, кроме окончательной гибели и безвозвратного рассеяния в Пустоте. Так говорится в пророчестве, и должно произойти. С нашей помощью, раз нелепая случайность… и твой эликсир дали шанс изменить предначертанное. Я не виню тебя, — поспешно добавила Галадриэль, вновь неосознанно поднимая ладонь, — причина совсем не в нем. И так даже лучше, я готова принести эту жертву, чтобы только увидеть…
— Я не могу объяснить, зачем изготовил его для нее. — Галадриэль наяву почувствовала, как маг обнял ее за плечи и на пару мгновений прижал к себе, даря дружескую ласку и понимание. — Возможно, все же надеялся предотвратить страшащее меня, прости. А ты помогла ей с ритуалом, может быть, ничего и не было бы, если…
— Было бы, Гэндальф, ты же тоже видел. По-другому, позже, но было бы. Это связь проклятой крови, она все равно призвала бы его в этот мир — случайно или нет, рано или поздно. И подарила незаслуженное.
Неужели она ошибается и должна смириться с судьбой и не искать справедливости? Ее не было с самого начала, и давно невозможно понять, кто в чем виноват и за что наказан. Брат сказал бы, что она неправа и так нельзя, но не скажет. Он бы всем сердцем переживал за искаженных смертных и потерял из-за них свою жизнь, как уже было один раз. И люди любили его, до поры до времени — в основном то, что он им давал… но себя больше. Ее погибший по вине Моргота и Саурона брат был слишком добр, и слишком хорош для этого мира… наверное. А она нет, и потому постарается сделать его и себя лучше.
И в заново сотворенном мире обязательно найдется место для Финрода, и для всех, кого не полностью поглотила Тьма. А она больше не будет омрачать, искажать и портить живых созданий, мир и души, ибо погибнет вместе с безнадежно искаженной прежней Ардой, и уже не возродится. И в ее душе тоже… семейное проклятие все же не обошло ее стороной, или дело не в этом?
— Ты считаешь, я слишком жестока, Митрандир? И во мне уже нет…
Прежнего света и благодати. Если сердце замирает от предвкушения мести… как от любви.
— Их почти не осталось в этом мире, но ты… в тебе всегда было достаточно решимости, и силы. Способной обратить вспять… другую силу, как тогда, в Дул Гулдуре. Только в тебе.
Голос Гэндальфа звучал странно глухо, как сквозь толщу переливающейся через край круглой каменной чаши воды. Без осуждения или неодобрения, лишь с окрашенным нотками боли обреченным пониманием. Он тоже всегда был… слишком добр, хотя уже дважды подталкивал хоббитов и гномов к смертельно опасным авантюрам и оставлял без поддержки. Но у него болела за них душа, и будет болеть.
И у нее… уже сейчас болит. Не сильно, смутно щемит, заставляя вспоминать безвозвратно минувшие времена, когда все было светлым и добрым. Или ей просто казалось, в детстве и юности многое видится иначе. В родительском доме в Валиноре, окруженном благоухающим вечно цветущими розами садом, когда все были еще живы.
И будут живы вновь, без пролитой крови, зла и трагических ошибок. Не о чем плакать, тем более об утраченной чистоте души. Ставить ее превыше всего — гордыня и эгоизм… или слабость.
Вечер вступал в свои права, гася последние красноватые отблески запутавшихся в по-осеннему золотистых листьях мэллорна солнечных лучей. На опоясывающей необъятный ствол по спирали лестнице с украшенными воздушно-причудливой резьбой перилами и арками переходов зажглись сияющие теплым желтым светом светильники. Галадриэль глубоко вдохнула насыщенный ароматом прелых листьев и осенних цветов воздух, прикрыв глаза — бессмысленное созерцание плещущейся в каменной чаше воды утомило Владычицу. Слишком долго и часто смотреться в Зеркало не стоит, судьбу надо вершить и бороться за нее, а не праздно и малодушно подсматривать. Еще только один раз.
Смахнув заблестевшую на ресницах от сокровенных воспоминаний детства прозрачную каплю, Галадриэль аккуратно подлила в Зеркало воду из небольшого серебряного кувшина, и, беззвучно шевеля губами, произнесла вопрос. Точный ответ удавалось увидеть далеко не всегда, Зеркало жило своей жизнью и показывало, что хотело. Но никогда не лгало, хотя напророченное им и можно было изменить.
Высеченная нуменорцами в скале неприступная белая крепость, твердыня Гондора Минас-Тирит, отразилась в темной глубине, подернутая дымкой проносящихся в небе грозовых облаков. Или облака не летают столь быстро, рождая колеблющий ветви давно засохшего Белого дерева ветер? Стоящие у фонтана стражники в остроконечных шлемах с нескрываемой тревогой задрали головы кверху, прикрывая глаза руками, и заметались на месте, готовые бежать.
Старший сын Дэнетора, или тот, кого они все им считают, стремительно подбежал к наружной стене и резко остановился на волосок от края, едва не потеряв равновесие. На что-то кричащих ему, указывая на небо воинов Боромир даже не взглянул, поглощенный иными тревогами. Чудом не упав со стены, гондорский военачальник частично вернулся к реальности, неестественно черные глаза расширились, заполняясь тьмой еще больше — вся Пеленнорская равнина, насколько хватало взгляда, была покрыта черной движущейся массой ощетинившихся копьями несметных орочьих отрядов.
Окончательно деморализованные странным поведением командира солдаты присели на корточки, закрывая головы от кружащих почти прямо над головой похожих на драконов тварей с закутанными в черные плащи всадниками. Все так же стоя у самого края стены, Боромир досадливо поморщился и с нескрываемым презрением взглянул на них и, наконец на что-то решившись, повелительно поднял руку вверх.
И, Галадриэль поняла это не слыша слов, выругался от неожиданности, когда незаметно подошедший слуга бесцеремонно потянул его за рукав. До смерти перепуганный вот-вот готовыми схватить его назгулами, мальчишка дрожащей рукой протянул хозяину небольшую шкатулку и, запинаясь, произнес несколько заученных фраз. И сломя голову бросился бежать от схватившегося за меч сына наместника.
Посмотрев так, что еле живые от страха воины неуклюже попятились назад и даже летающие твари поднялись выше, Боромир откинул крышку и, чуть было не вскрикнув, как спасшийся бегством малолетний паж, уставился немигающим взглядом на горизонт поверх заполонившего равнину несметного войска. Выпавшая из рук шкатулка, кувыркаясь в воздухе, полетела вниз, на накатывающее готовой смести все на своём пути штормовой волной воинство Мордора.