***
Пойманный темными витражными стеклами бледно-желтый луч еле ощутимо коснулся век… ей всю жизнь не хватало в Ортханке живого света и тепла, но привычная с детства полумгла дарила ощущение незыблемости жизни и некоторой защищенности — хлипкой и неполноценной, совсем не такой, как… Рука с невольной надеждой потянулась в сторону, но ощутила лишь пустоту и легкую щекочущую прохладу атласной подушки. Может, и правда… ничего не было? Отец вот-вот прикажет ей пойти проверить, как себя чувствует Хельга и проклятый полуорк, он всегда так делает, стоит только проснуться.
Глупо… такие, как она, не сходят с ума — рассудок айну способен помутиться лишь временно, от смертельного переутомления или коварного темного эликсира. Или любовного… Силмэриэль глубоко вздохнула, переплетя пальцы — страстное желание увидеть подарившего ей волшебное тепло любви натолкнулось на холодящий страх и неуверенность, как птица на стекло.
Вчера… или еще сегодня, когда он нес ее на руках, как вернувшегося в счастливое бессловесное состояние ребенка, все было просто и радостно, без тени отравляющих душу сомнений. Грань между доступным и невозможным стерлась, как между сном и явью, и можно было поверить во все — и что ступени не закончатся еще долго-долго, и что это совсем не из-за эликсира Гэндальфа, и даже в то, что они будут жить долго и счастливо, как в сказках давно умершего стражника.
В Изенгарде… ей сложно представить себя живущей где-то еще, совсем не получается. Только как же тогда отец? Изенгард принадлежит ему, и… Мысли об отце всегда возвращали в реальный мир, к вечно терзающим сомнениям и неуверенности. Чем закончился разговор Сарумана и скрывающего свое имя темного майа? Отец наверняка знает, что оно означает, он все знает, только не всем поделился с такой бестолковой ученицей, как она.
Беспокоиться за любимого вряд ли имело смысл, только если за папу. Он же не убил его? Когда-то ей этого хотелось, искренне и от всей души, но для реализации кровожадных планов чего-то не хватило, самой малости. А сейчас она готова простить его, тем более Саруман не по своей воле стал ее родителем.
Силмэриэль зажмурилась от всегда неожиданно яркого после сумрака Ортханка дневного света. Она сама не понимала, куда шла, желание заглянуть в странно и упоительно отражающие ее сущность глаза боролось с липким страхом больше не увидеть этого. Смотровая площадка всегда спасала ее от отцовского гнева и горьких мыслей, позволяя мечтать о бескрайнем прекрасном мире за кольцом Мглистых гор и лучшей жизни.
Свежий осенний ветер принес смутный запах прелой травы и свежего снега с горных вершин… мог ли снег на самом деле чем-то пахнуть, она не знала, но это делало ограничивающем ее мир пики ближе и осязаемее. Живой мир так…
Прекрасен и бесконечен?
Раздавшийся в ушах отцовский голос почти порадовал воспоминаниями о привычной, иногда даже радостной жизни, и тем, что у него все хорошо. Раз он опять… мешает ей мечтать о несбыточном.
— Да, — поспешила ответить Силмэриэль, нервным жестом поправляя выбившуюся из полурастрепанной косы прядь. — Я скучала по Изенгарду… хотя всю жизнь только и мечтала его покинуть.
И даже по тебе… немного.
А твой… новый друг превратит его в выжженную пустыню, как долина Горгорота, и мертвые поля у Минас Моргул. Тебе придется жить среди пепла, выжженного камня, льда, тьмы и смерти… пока ты ему не надоешь.
========== Часть 21 ==========
Тебе придется жить среди пепла, выжженного камня, льда, тьмы и смерти, пока ты ему не надоешь.
Даже трудно сказать, что огорчительнее. Она не сможет жить в превращенном в мертвую пустыню Зла мире, где не будет заснеженных вершин, птиц в бездонной вышине чистого неба, поросшей выгоревшим на солнце ковылем и пестрыми дикими цветами роханской степи — умрет вместе с ним от тоски. Любви нет места среди смерти и кошмара, и в сердце умеющего лишь уничтожать жизнь и красоту.
Папа все также любит портить ей настроение, он не изменился! Зря она беспокоилась о нем и даже думала, что впредь они будут… больше похожи на любящих родственников. Или на этот раз он не злонамеренно лишил ее малых крох радости жизни, а всего лишь сказал правду? Владеющий величайшим даром красноречия смог кратко и просто облечь в слова ее тайные страхи и тщательно изгоняемые из сердца постыдные сомнения.
Окутанные пушистым снежным покрывалом пологие вершины перестали радовать глаз, став лишь тускло-серыми нагромождениями бесполезного камня. Силмэриэль судорожно вздохнула и плотно закрыла глаза, пытаясь защититься от бросившего в лицо почти невесомую снежную пыль — осязаемая близость Мглистого не показалась ей — резкого порыва ветра.
Хотелось малодушно пригнуться, закрывая голову руками — от непогоды и пронзающих грудь не хуже орочьих стрел слов Сарумана. Но отец замолчал, не добавив более ничего, словно второй раз в жизни пожалел ее. Первый был в день ее рождения, в Белерианде. Может, ему и правда не стоило спорить с судьбой, пожелавшей тут же оборвать едва данную жизнь? Ей просто не было места в мире… и нет. Мгновенно остывшие слезы неприятно склеили ресницы, грозя превратиться в колючие льдинки.
— Там, это где? — заползший в душу ночной кошмар отступил, став совершенно не страшным, как мерещившееся во тьме чудовище за занавеской превращается при свете дня в забытую старую игрушку.
Говорить о давних детских обидах расхотелось. Жестокость и равнодушие Сарумана остались в прошлом — искажавший и склонявший душу отца ко злу Палантир сгинул в глубине заброшенной шахты — и он вновь может видеть не через призму проклятого Ока и быть к ней добрее… будет добрее. Даже если и нет, она не хочет сейчас об этом думать и мстить ему. Саруман не дал ей умереть, не увидев мир… и свою любовь, за это можно простить все остальное.
— Нигде, — выдохнула Силмэриэль, более не ощущая холода. Сомкнувшиеся на талии руки согрели чем-то большим, чем плотская страсть… приблизиться к ней здесь, не нарушив очарования уединения, мог лишь тот, чья душа не воспринимается чужой. Это же не ошибка жаждущего заблуждения сердца и не морок темного колдовства? Всесильный древний маг, изгнанный во тьму за… за что-то очень страшное, она не хочет знать, за что, может обмануть ее разум и сердце, если захочет… или нет?
— Конечно, нет! — Силмэриэль порывисто обернулась. Она наказала себя мучительными сомнениями, когда использовала эликсир Гэндальфа, сама не зная на ком. А вдруг без него и не было бы… совсем ничего: — Прости меня.
Она запнулась, вновь погрузившись в ласково слившуюся с живущим в ее душе мраком черноту глаз, чувствуя, как зрачки расширяются не от заливающего душу зла, а от невыразимого словами удовольствия: — Я дала тебе настой, помрачивший разум. Без него ты бы никогда…
Не полюбил меня.
Силмэриэль испуганно замолчала, вспомнив, что он не говорил ей о любви. Может быть, странную и невозможную связь их душ чувствует только она… или это что-то другое? Про эликсир он и так знал, наверное, раз читает ее мысли, и сейчас рассердится на нее или будет смеяться.
Очень… по-человечески. Прежний Боромир ни разу не смеялся при ней столь искренне, только давным-давно забытый юный роханский конник — она уже нечетко помнит его лицо, а имени так и не узнала. Тьма почти полностью ушла из посветлевших глаз, чуть больше, чем это нормально для смертных, заполненных черными кругами зрачков. Ей должно было стать обидно, наверное, но захотелось лишь теснее прижаться, спрятав лицо на груди… возможно, самого Владыки Тьмы. Смешно, но кого еще мог столь откровенно бояться и ненавидеть отец?
— Ты сама его изготовила? — наконец отсмеявшись, спросил майа, поглаживая ее по волосам. Силмэриэль, не желая поднимать голову и встречаться взглядом, еще сильнее уткнулась носом ему в грудь, почти лишив себя возможности дышать.
— Нет, Гэндальф помог, у меня никак не получалось. — Теперь придется волноваться еще и за Гэндальфа… Почему от ее слов всегда только хуже?
— Олорин менее никчемный, чем я до сих пор считал. — Никак не ожидавшая искренней похвалы спорного поступка Серого мага Силмэриэль машинально отстранилась, позволив приподнять себя за подбородок. — Хороший эликсир сделал, — мечтательно добавил майа, поворачивая ее в профиль. — Дело не в нем, Силмэриэль. Ты так… похожа на меня.