Будет ли энтам место в заново сотворенном после исполнения Второй Песни мире? Если даже насчет себя уверенности не было. И не будут ли его мучить… воспоминания и сожаления? Древень прав, он всегда слишком много сомневался и предоставлял судьбе принимать решения. Или другим. Саруману, когда Белый маг убедил его не разыскивать кольцо, и Галадриэль.
В том, что восхищавшая его силой духа и решимостью Владычица права, сомнений не было, но искушение в очередной раз чуть-чуть помочь судьбе и положиться на ее волю оказалось сильнее. Именно поэтому (он сам не понял, почему, и рассчитывал ли именно на такой эффект, или не хотел понимать) он, повинуясь безотчетному порыву, сделал злосчастный эликсир. Многое ли он на самом деле изменил?
Ничего. Не успел Серый маг вздохнуть от смутного разочарования и откровенной радости — одно из двух противоречивых чувств оказалось намного сильнее другого — как Галадриэль напугала и удивила его. Где та грань, за которой решимость становится бесчеловечностью, а доброта слабостью и мягкотелостью, он так до сих пор и не смог понять. Или на этот вопрос нет и не может быть однозначного ответа?
Вправе ли он рассуждать о морали и справедливости, если подтолкнул Силмэриэль в объятия собственного отца? И говорил о великой благотворной силе так нужной ей любви. Потому что действительно верил, что такая любовь лучше, чем никакой, причем для всех. Он правда хотел, как лучше, а не…
Саруман будет продолжать сжигать деревья в печах Изенгарда, оставляя пустоши вместо еще недавно живых лесов. И выводить отвратительные порождения мрака, скрещивая орков с людьми. Вместе с дочерью принесшего Тьму и искажения в мир.
***
— Твой отец обещал заботиться о тебе… лучше, чем раньше. Подожди… — Как и в прошлый раз, неудачно завершившийся появлением орков и Сарумана, майа еле заметным прикосновенном привёл в порядок ее одежду. — Это тебе, только…
— Никому нельзя показывать, также как и называть твоё имя. — Силмэриэль попыталась пошутить, приглаживая волосы, но томительно тревожное чувство, непрошено поселившееся в сердце, никак не желало уходить.
— Можно, они не увидят ничего особенного, — странно по-доброму, она и помыслить не могла, что он на такое способен, улыбнулся ещё не принявший образ Боромира маг.
Ты хочешь жениться на мне?
Чуть было не спросила Силмэриэль и на всякий случай замолчала, чуть испуганно глядя на кольцо, почти полностью чёрное — золото лишь еле заметно пробивалось через непонятно как нанесённое покрытие. Сказать, что снятое любимым с собственного пальца странное украшение вряд ли придётся ей впору, так же не пришлось — колечко волшебным образом (а как же ещё) сжалось вокруг ее безымянного пальца, мгновенно став почти неощутимым, как продолжение кожи.
— Я уже не хочу… знать, кто мой настоящий отец. Раз я нашла тебя, — прошептала Силмэриэль, зачарованно глядя в переполненные темнотой тёплой летней ночи глаза. Ее едва родившаяся после признания Сарумана сокровенная мечта прожила совсем недолго, став ненужной.
— Курумо не твой отец?
— Нет, он нашёл меня в Белерианде. Когда случайно попал туда из-за своих экспериментов. Мне бы могло быть шесть тысяч лет… почти как тебе, — спокойно продолжила Силмэриэль, не отрывая глаз от согревающего палец чуть ощутимым теплом кольца.
Это все настолько далеко и давно не важно — тем более сейчас, когда они вот-вот расстанутся. Лучше пусть он поцелует ее ещё раз и проведёт последнюю ночь в ее постели. Саруману останется лишь молча неодобрительно поджать губы и закатить глаза, и ещё чуть-чуть побыть не хозяином в собственной башне.
========== Часть 22 ==========
Я не твой папа, Силмэриэль… с ним ты простишься не в этот раз!
Ты не была сколь-нибудь нужна и интересна ему, полукровка, и не будешь.
Раз он оставил новорожденную дочь умереть… и быть съеденной обезумевшими от голода рабами.
Твои кости давно истлели бы на дне моря, а неприкаянный дух развеялся во мраке, если бы я не забрал тебя… неблагодарная девчонка.
Она так хотела похоронить сказанное той ужасной ночью в глубине памяти и больше никогда не воскрешать! Невыносимо неприятные воспоминания пригасили разлившуюся в душе тихую блаженную радость и накрыли грязно-серой пеленой сияющую красоту заката. Она не могла погаснуть навсегда от такой ерунды и непременно разгорится вновь в спасительном кольце объятий, но…
Зачем в последний вечер погружаться в пережитый на этом самом месте кошмар и отравлять сердце горечью? Любимая вершина Ортханка не смогла тогда защитить ее от боли и обид. Но теперь уже не больно… было. Недавно и так давно минувшие тяжелые моменты ничего не значат, если они могут любить друг друга здесь и сейчас… пока еще.
— Мы с папой чуть не убили друг друга… но все уже в прошлом. Без Палантира он больше не будет послушным рабом Саурона… — Мысли путались, картины обретали ясность, как наяву вставая перед глазами, медленно и неохотно. — Ты обещал не вредить ему, — с трудом сумела вспомнить и произнести она, вновь чувствуя на щеках жгуче-холодные слезы от ужасных слов Сарумана. Он же успокоит ее и согреет, потом, когда прочитает воспоминания?
***
— Господин, там были еще… — молодой воин испугано замолчал, натолкнувшись на невидимую стену ледяного презрения.
Наследник и любимый сын Дэнетора изменился после возвращения из не увенчавшегося успехом похода, непостижимо и пугающе. Для всех, кроме самого ослепленного отцовской любовью, или честолюбием Наместника — ему чуждая всему человеческому темная сила в глазах старшего сына внушала лишь восхищение и еще большую гордость, в первую очередь за себя.
— Знаю, — странно равнодушно, прежде он никогда не отреагировал бы так на безусловную, пусть и ничего по большому счету не меняющую, победу, ответил Боромир, скользнув невидящим взглядом по лицу юноши. — Взять их, и привести ко мне.
Ничего не меняющую победу.
Жалкий адан прав, как никогда, и мудрейший из мудрых не сказал бы лучше. Южанам с замотанными по самые глаза в черные тряпки лицами не помог их темный бог… потому что он по причудливой прихоти судьбы командует отрядом защитников Гондора. Отвратительно.
Не потому, что их жаль, нет, разумеется. От жутковато-величественных храмов «имени его» (довольно остроумно по человеческим меркам сказано) ощутимой пользы не было — ни им, ни виновнику торжества. Ни побед, ни возвращения из Пустоты кровавые жертвоприношения поклоняющихся Тьме принести не смогли, лишь слегка уменьшали число лишних ртов в бедных харадримских семьях. Только не в меру хитроумный Майрон достиг многого, заставив уверовать в божественность Тьмы недалекого нуменорского короля… но потом потерял больше, чем получил. В тот раз польза все-таки была, да.
Жаль только, что недобитый бывший помощник возродился вновь, и совершенно точно не захочет ни уступать свое всевластие, ни делиться им — и не остается ничего другого, как притворяться сыном гондорского наместника и командовать партизанским отрядом в Итилиэне. По-настоящему отвратительно именно это, а не живущие краткую, как мгновение, бессмысленную жизнь смертные воины — вернувшихся сил недостаточно, чтобы легко и просто покончить с готовым стать властелином мира рыжим майа без их помощи.
Правда ли он столь хорош, каким кажется Силмэриэль? Этот почти уже покорившийся Майрону мир — человеческие глаза видят его по-новому, позволяя заметить ранее не имевшее значения. Главное, что он нравится… его лучшему творению. Ей пока ни к чему это способное огорчить знание, или вообще ни к чему — Силмэриэль еще слишком молода и слишком человек, а он испытал неожиданное и странное облегчение, узнав истинную природу родства их душ. Все встало на свои места и круг замкнулся.
Пустота в, казалось, давно и безнадежно разрушенной стене заполнилась идеально подошедшими каменными блоками — лучше, чем утерянными… или их просто не было никогда ранее. Но Силмэриэль может не понять и очень расстроится, тем более сейчас. Саруман предпочел доверить воспитание приемной дочери смертной прислуге и чадолюбивым стражникам, по близким ей понятиям аданов такая любовь ненормальна. Хотя для него она стала лишь больше, чем была, обретя логику, причину и что-то еще, вызывающее непонятные щемящие ощущения.