— Грехи тут ни при чем, — сказала Феофано. — Я говорю не об изгнании. Ты знаешь, что меня сделали регентшей при моем малолетнем сыне. Мне посоветовали, что было бы хорошо препоручить его попечению более надежного защитника, чем я сама, поскольку я вынуждена постоянно путешествовать по своим королевствам и у меня много забот по управлению ими. Я подумала, что служитель церкви может заботиться о нем, защищать его и воспитывать в христианском духе.
Ни в голосе, ни в лице Феофано не было видно ни малейшего признака того, что ей жаль отдавать свое дитя таким маленьким в руки посторонних людей. Она была императрицей: она знала, что дети, рожденные ею, не являются только ее собственностью, и она должна их растить на благо империи. Аспасия, у которой не было необходимости в такой железной воле, вся внутренне сжалась. Но ее ум был ясен, как всегда:
— Ты отправляешь меня вместе с ним?
— Тебя, — отвечала Феофано, — и мастера Исмаила.
Едва ли она не заметила, как просияло лицо Аспасии. Но она предпочла не обратить на это внимания.
Аспасия смолчать не могла:
— Разумно ли это, моя госпожа? Если мы оба уедем, кто окажет тебе помощь при болезни?
— Я буду просить Господа сохранить меня в добром здравии, — ответила Феофано.
Аспасия хотела было возразить, но не решилась. Немного погодя она спросила:
— Кого же ты выбрала попечителем его величества?
— Архиепископ Виллигий охотно взял бы это на себя, — ответила Феофано, — но он мне нужен здесь. Совет предлагает Варена Кельнского.
Аспасия подумала, что ей известно об этом человеке. Что ж! Выбор был приемлемый. Он был моложе многих; неплохо, по здешним меркам, образован; с его именем не связывалось никаких скандалов. Кельн находился на западе Германии, подальше от восточных смут.
— Я уверена, — сказала Феофано, — что его преосвященство будет исполнять свой долг с необходимым усердием. Но я хочу, чтобы мое дитя знало о мире больше, чем знают здесь, на западе. Кто лучше, чем ты, научит его? Мастер Исмаил будет заботиться о его теле, а ты позаботишься о воспитании его ума и сердца.
Душа, таким образом, доставалась архиепископу Варену; это немало. Аспасия не стала размышлять:
— Ты не хочешь оставить Исмаила у себя?
Феофано решительно покачала головой.
— Оттон должен вырасти мужчиной. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы быть уверенной в этом.
Аспасия едва ли могла спорить с такой логикой. Она склонила голову:
— Я сделаю все, что прикажет моя императрица.
— Только для императрицы?
Аспасия взглянула на нее. На мгновение перед ней предстала та, прежняя Феофано, еще не женщина, уже не ребенок.
— И для тебя, — сказала Аспасия, — ты же прекрасно знаешь это. И для нашего Оттона. Я буду беречь его для тебя.
— С Богом, — сказала Феофано.
28
Сам дьявол помог ему вырваться на свободу!
Генрих Сварливый сбежал из тюрьмы. Он собрал армию и двигался на Аахен. Большинство членов совета, выступавших против Феофано, отправились ему навстречу.
Брожение в Аахене было теперь еще сильнее, чем когда пришло известие о смерти императора. У Феофано не было времени на размышления, она едва успевала есть и спать. И то лишь потому, что ее заставляла Аспасия.
— Кельн, — говорила она. — Больше, чем когда-либо, нам нужен Кельн, его стены и его войско. Мы отправимся туда вместе. Затем, когда Оттон будет в безопасности, я оставлю его на тебя и архиепископа Варена и отправлюсь на юг. — Она вздернула подбородок. — Нам нужна императрица Аделаида. У нее в руках Италия и все силы, которые она должна дать.
И вся ненависть, которую она питала к жене своего сына. Благодаря усилиям второго Оттона они примирились. Затем он дал матери регентство над Италией, то есть положение и власть, обеспечившие ее верность престолу.
Теперь Феофано придется подвергнуть эту верность проверке на прочность во имя своего сына, как бы ни обидно было просить. Она понимала, что положение обязывает; спорить бесполезно.
Аспасия кивнула.
— И все же, — сказала она, — разумно ли это? Если ты сейчас покинешь Германию, ты оставишь свое место свободным для любого, кто пожелает его занять.
— Неужели разумнее посылать гонца? — неожиданно резко ответила Феофано. — Есть вещи, которые могу сказать только я, сделки, которые могу заключить только я. И я должна быть уверена, что Италия на нашей стороне.
Их взгляды встретились. Обе они помнили, как некогда Аделаида выступала в пользу Генриха.
— Но теперь, — сказала Феофано. — Бог не допустит этого. Это было до того, как у ее сына появился наследник. До того, как мы предложили ей долю в управлении империей.