Феофано ни о чем ее не просила. Когда послы увидели ее и ее будущее было решено, она сказала:
— Возьми побольше теплых вещей в дорогу. Говорят, в Германии холодно, правда, может быть, не холоднее, чем здесь.
Аспасия оторвалась от того, что делала; потом она не могла вспомнить, что именно она делала.
— Почему ты думаешь, что я поеду с тобой?
— А почему ты думаешь, что ты не поедешь?
— Самодержец может не разрешить.
— А ты думала об этом, когда он видел нас вместе и понял, что нас нельзя разделить?
— Я думала о тебе, — ответила Аспасия, более резко, чем хотела.
— Значит, ты не хочешь ехать.
В больших темных глазах не было слез. Это был крупный недостаток Феофано как придворной дамы: она не умела плакать по желанию. Но Аспасия увидела боль в ее глазах.
— Ты хочешь остаться здесь, — сказала Феофано, — куда я уже никогда не смогу вернуться. Где сидит на троне убийца твоего мужа. Где по капризу этого убийцы тебя могут заживо похоронить в монастыре.
— Где я родилась, — поправила ее Аспасия. — Где я собираюсь пережить его священное величество.
— В одиночестве?
Аспасия вздрогнула, сердце ее похолодело.
— Может быть, я снова выйду замуж. Может быть, и это не понадобится. Царица позаботится обо мне.
— Кто же позаботится обо мне? — спросила Феофано.
Аспасия замерла.
— Это нечестно.
— Все равно. Я хочу, чтобы ты была со мной. Мы были вместе с самого моего детства. Клянусь, мое место здесь, и все же я отправляюсь в эту новую жизнь, пусть далеко, но там мой трон. Может быть, царица и любит тебя, в конце концов, она твоя сестра. А если она умрет или будет отвергнута? Что тогда, Аспасия? Да, я еду в страну варваров, но я тебя не покину. — Феофано взяла руки Аспасии в свои, что теперь случалось редко, потому что она уже освоила величественное царственное поведение. — Подумай об этом, Аспасия. Целый новый мир, новые люди, новые дороги. Я видела, каково тебе приходилось с тех пор, как умер Деметрий. Ты жила не своей жизнью, в тени императрицы. Неужели ты не хочешь снова жить на солнце?
— Я и так на солнце, — упорствовала Аспасия. — Я сестра и слуга императрицы. Я живу в сердце мира.
— Я слышу, — сказала Феофано, — как по ночам ты бродишь по комнатам. Попробуй убедить меня, что эти стены не стесняют тебя как прутья решетки. Что ты не чувствуешь себя пустым сосудом, треснувшим и выброшенным. Разве ты не хочешь снова наполниться?
— Я не могу, — ответила Аспасия, — врачи в этом уверены.
— В жизни можно не только рожать детей, — сказало дитя, предназначенное рождать королей. Она выпустила руки Аспасии. — Я хочу, чтобы ты была со мной. Императрица пошлет тебя, если я попрошу. Самодержец будет только рад, если ты уедешь.
— Значит, ты не оставляешь мне выбора? — Аспасия хотела сказать это сердито, но прозвучало это печально.
— Конечно, ты можешь остаться. И рано или поздно ты кончишь монастырем. Скорее рано. Императору станет неудобно твое присутствие.
Правда звучала в словах Феофано. Аспасия понимала это так же ясно, как Феофано. Она знала, по какой узкой дорожке идет и как близка она к пропасти. Иоанн Цимисхсий никогда никому не отдаст ее в жены. Ее ждет монастырь, глухие стены и черное покрывало, и бесконечная череда однообразных дней, складывающихся в годы. Тогда ей останется только молиться. Это и называют святостью. Аспасия назвала бы это уничтожением, она не хотела быть уничтоженной.
Покинуть Город, последовать за Феофано? Разделить жизнь варваров, стать такой же, как они? Нет, думала она. Такого с ней не случится. А вот выйти в открытый мир…
Она все время думала об этом. По сравнению с окрыленной Феофано, полной сил и ожиданий, она чувствовала себя такой старой и такой усталой. Ей казалось, что жизнь ее кончена. Но она любила Феофано и знала, что может облегчить ее новую, неизвестную жизнь.
Она колебалась. Часть ее души ужасалась при мысли покинуть все такое знакомое и кинуться в неведомый мир. Но другая часть ее души жаждала этого так сильно, что у нее захватывало дыхание. Это почти пугало ее. Это было неправильно, неразумно, не по-византийски. Но голос древней крови звучал в ней все неотступнее — голос крови Василия Македонянина, который из конюха стал императором. Может быть, еще более древней, чем думали. Разве Александр Великий не был царем Македонии?
— Если император узнает, как сильно я хочу уехать, — призналась Аспасия, — он прикажет ночью похитить меня и запереть в келью.
Улыбка Феофано была быстрой, как молния, и так же ослепительна.