— Я хочу этого, — сказала она Аспасии. — Не только из-за наследника, который от этого будет. Из-за… остального.
Аспасия улыбнулась.
— Конечно, это ужасный грех, — сказала Феофано. — Но поскольку королева вряд ли может быть девственницей и целомудренный брак вряд ли обеспечит ее мужа наследниками, не думаешь ли ты, что вполне допустимо получать от этого удовольствие?
Аспасия рассмеялась.
Между бровями Феофано появилась морщинка, но она невольно тоже слегка улыбнулась.
— Ты всегда была настоящей язычницей. Тому виной твое имя или ты такой родилась?
— Я была чудовищем уже в колыбели, — ответила Аспасия.
— У тебя такой счастливый вид, — сказала Феофано, разглядывая ее. — Я это давно заметила. Я счастливая супруга и мать, а ты летаешь, веселая, как жаворонок. Даже в глухую зиму, когда все были синие от холода и злились на все на свете, ты не переставала улыбаться.
— Ох, ладно, — сказала Аспасия небрежно, хотя сердце ее похолодело, — я была такой же злющей, как и остальные.
Феофано упрямо покачала головой.
— Нет, Аспасия. В чем твой секрет? Может быть, ты запиралась с моим врачом и тайком пила эликсир жизни?
Аспасия уже не чувствовала холода. Она вся пылала. Она незаметно огляделась, ища, чем бы отвлечь Феофано. Елены не было. Феба дремала. Книг под рукой не было. Волосы Феофано были в порядке и не нуждались в гребне. Она была уже готова встретить мужа, когда он вернется с охоты, прекрасная, как икона, и почти такая же безмятежная.
— Ну, тетушка, — сказала Феофано, такая ласковая и такая безжалостная племянница, — ты прямо горишь. Значит, пила? А может быть, дело еще хуже? Ты знаешь, что братец Генрих интересовался тобой?
— Этот мальчишка, — сказала Аспасия, более зло, чем собиралась. — Ему так и мерещится Багрянородная в его постели. Неважно, что она стара, уродлива и бесплодна. Какая разница, если это может дать ему престол?
— Ты не стара и не уродлива, — возразила Феофано. — Что же до бесплодия, то кто знает. Ты спрашивала Исмаила?
Хотя бы щеки перестали гореть. Аспасия немного пришла в себя.
— Я уверена.
— Ты спрашивала его?
— Я спрашивала его!
Феофано помолчала, пока стихнет эхо.
— Прости, — сказала она. Она потянулась и взяла Аспасию за руку. — Я думала — признаюсь, я надеялась, — что, может быть, все дело в этом. Что врачи в Городе ошиблись.
— Нет, — ответила Аспасия. — Они не ошиблись. — Она помолчала. — Ты думала, что я беременна?
Теперь пришла очередь краснеть Феофано.
— Вряд ли я могла бы вынашивать незаконнорожденного ребенка, — сказала Аспасия, — и петь как жаворонок. Как ты думала, чей он? Братца Генриха?
— Нет, — сразу сказала Феофано. — Конечно, нет. Ох, Аспасия, наверное, ты сердишься на меня. Но в тебе столько света, вот я и решила, что ты встретила кого-то, кто любит тебя.
Аспасия не знала, что сказать.
— Пойми, для меня это был бы грех, — продолжала Феофано, — но для тебя это было бы спасением. Я знаю, как ты любила Деметрия — наверное, больше, чем я когда-либо смогу любить. Я видела, как ты оплакивала его. А теперь ты вдруг снова стала радостной. Неужели ты не простишь меня за то, что я подумала, что знаю почему?
Аспасия покосилась на Фебу, которая крепко спала. Больше никого рядом не было. Она собралась с духом. Было бы прекрасно разделить, наконец, свою тайну с Феофано, которая поймет, которая знает Исмаила и искренне им восхищается. Это надо было сделать уже давно.
— Я прощаю тебя, — начала она.
Шум перебил ее. Лай собак; стук копыт; голоса мужчин, хвастающихся своими успехами на охоте. Феофано приподнялась, нетерпеливое ожидание озарило ее лицо. Она быстро повернулась к Аспасии, пытаясь сосредоточить на ней внимание, но улыбка ее была уже рассеянной.
Аспасия молчала. Момент был упущен. Вошел Оттон, раскрасневшийся и гордый, рассказывая о матером олене, которого он убил. Потом наступила пора спускаться к обеду. Аспасия не разделила свою тайну. Она осталась тайной ее и Исмаила.
Миновало Вознесение Господне, и пришел цветущий май. Как здесь крепок языческий дух. Германцы украшали свои дома зелеными елями в древний праздник зимнего солнцестояния, который они, правда, называли Рождеством. А теперь, весной, они носились, как безумные, по зеленеющим лесам. Они распевали гимны в честь Святой Девы, как их предки распевали их в честь Фреи, богини цветения и плодородия.
Все цвело, когда Оттон и Феофано собрались из Кведлинбурга в Мемлебен. Если бы это зависело от Исмаила, он не пустил бы Феофано: она не могла ехать без дочки. Но она не хотела рисковать, оставив мужа во власти матери. У Оттона выбора не было: отец вызывал его, и он должен был ехать.